– Правда об этой чрезвычайно ужасной смерти не укладывается в рамки моего рапорта, который я отослал своему начальству.

– Вы говорите довольно загадочно. Боюсь, что я не знаю ничего, кроме голого факта о смерти, перед которым меня поставила французская полиция.

– О, в самой смерти не было ничего сомнительного или неясного. С формальной точки зрения в этом происшествии все очевидно. На самом деле весь официоз был сведен до минимума, чтобы не усугублять боль родителей девушки.

– О, конечно, я припоминаю, вы что то говорили мне о девушке – она немка?

– Совершенно верно. По некоторым причинам в своем рассказе полиции об этом я не стал упоминать о кое каких вещах, так же я поступлю и с рапортом у себя дома. Вот почему я подумал, что, прежде чем возвращаться домой, в Амстердам, мне следует переговорить с вами.

– Что ж, теперь мне надо ехать. – Мистер Канизиус закончил завтракать. Теперь он не так спешил избавиться от общества Ван дер Валька. Он взял из квадратной желтой коробки сигарету и прикурил ее, выпустив клуб ароматного дыма от первоклассного египетского табака, который немедленно смешался с запахами отеля. – Мне очень приятно, – осторожно продолжил он, – что вы проявили такое благоразумие, это было совершенно необходимо. Если пресса решит раздуть из этого дела драматическую историю, то получится очень нехорошо.

– Я всего лишь полицейский и не имею большого опыта общения с миллионерами. Виделся только с миссис Маршал. Шапочное знакомство, знаете ли.

– Очень чувствительная и нервозная женщина, – скрипуче заметил Канизиус. – Вы должны были сообщить весьма прискорбную новость – чрезвычайно неприятно, понимаю. Она очень расстроилась?

– Она была совершенно сдержанна. Но вела себя несколько странно.

– Догадываюсь. – Канизиус расплылся в теплой, дружественной улыбке. – Она чувствует, что в смерти ее мужа кто то виноват, правда? – Он поднялся и принялся расхаживать взад вперед, движения его были какими то неестественными и резкими. – Вполне возможно, она намекала на то, что я неблагоприятно воздействовал на ее мужа, у которого, я боюсь, был слишком слабый характер. Что то вроде этого, я прав? – Он проказливо махнул своей сигаретой в сторону Ван дер Валька.

– Да, она сделала кое какие замечания. Но ничего существенного.

– Ну что ж, это очень легко объяснимо. После того, что вам пришлось перенести, вы заслуживаете подробных объяснений, и кто то должен дать их вам. Я позволю вам проникнуть в некоторые тайны. Но тем не менее, к сожалению – к моему большому сожалению, вам придется немного подождать. Возможно, только до вечера. Да, этим вечером, а пока вы можете побродить по Биаррицу – это чудесное местечко, потом вам этого сделать не удастся. Почему? Помните, все ваши расходы падают на мой счет. Так что я вправе предположить, что мы вместе поужинаем – часов в восемь, вас устроит? – и я расставлю все точки над «i», а потом вы вернетесь в Амстердам и напишете ваш рапорт, а так как я расскажу вам чистую правду, то ваше начальство получит не больше информации, чем было у вас, когда вы начали вести это дело. Дорогой мой, у меня не было причин предполагать, что у этой истории может быть трагический конец, хотя, конечно, я чувствовал, что во всем происходящем есть что то ненормальное. Поэтому я и выбрал ответственного офицера полиции, а не одного из этих… частных сыщиков, у которых чувства ответственности ни на грош. Они не заинтересованы ни в чем, кроме денег, которые они могут получить в случае успеха. Я восхищен, просто восхищен вашим чувством такта и вашей проницательностью. Но мы поговорим об этом сегодня вечером, правда? – Он снова заговорил елейным голоском.

– Не сомневаюсь, – кивнул Ван дер Вальк и подумал: «Я надеюсь, мы оба сможем принять участие в этой встрече».