– Вы сами мне говорили, что это Яковлев убирал свидетелей! И вдруг – такая чушь… – едва ли не с обидой в голосе произнес Абрамов – Что с вами такое?

– Яковлев вернулся в Москву из своей чеченской командировки десятого сентября этого года. Это совершенно точная информация. К этому времени Стас Калягин уже был мертв, Яковлев не мог быть к этому причастен. Он спохватился, что творится неладное, только после того, как узнал о гибели Леонова. Тогда начались обыски в леоновской квартире, поиски документов, могущих компрометировать Яковлева… Но начали все вы, Валерий Анатольевич.

Отложили в девяносто шестом году свою месть, заперли ее в сейф, а потом выпустили…

– Яковлев мог направить убийц, даже находясь в Чечне, – возразил Абрамов. – Разве нет? Наверное, стоило хорошенько допросить его перед смертью, чтобы у вас, Константин, не осталось сомнений. Но, увы…

– Он сказал. Он признал, что виноват в смерти сына Павла Леонова.

Бумаги Булгарина и Леонова уличают его в убийстве вашей дочери. И все.

– Да он лгал! Он скрывал свои преступления…

– Зачем признаваться в одном преступлении и отказываться признаться в другом таком же?

– Нам уже этого не понять и не узнать. – глубокомысленно произнес Абрамов.

– Послушайте, – я посмотрел ему в глаза. – Я не служитель закона. Я ни на кого не работаю. Я делаю это только для себя. Скажите мне правду. Только один раз – правду. Вы уже добились своего, вы отомстили. Я не смогу причинить вам вреда, это даже смешно; миллиардер и простой частный детектив.

Я не смогу, да и не хочу этого делать. Убийство вашей дочери было зверством, за которое стоило отплатить, возможно, не так жестоко, но это уже ваш выбор, ваша боль… Яковлев заслуживал такой смерти, даже если он не виноват в убийствах Леонова, Калягина Кожухова. Ваша дочь и сын Леонова – еще более тяжкий грех. Мы сейчас с вами разойдемся в разные стороны и никогда больше не увидимся. Так почему же не разойтись, имея точное представление о том, кто чего стоит? Я рисковал жизнью, чтобы подставить вам Яковлева. Я не требовал денег. Я не требовал ничего. Я и сейчас не требую, я прошу у вас – правду.

– Вам будет легче? – медленно, произнес Абрамов, глядя куда‑то вверх, в становящееся все более светлым небо над цирком.

– Вам будет легче, – ответил я. – Ведь вы не убийца. Вы хотели отомстить… Месть завершена, и вам придется теперь жить без мести, руководствуясь чем‑то другим в своей жизни… Сами говорили, что месть – это тупое чувство.

– Говорил, – согласился Абрамов, посмотрел на Горского, и тот отвернулся в сторону. – Месть действительно тупое чувство. Зато… Зато такое сладкое.

Он произнес это, и он мог больше ничего не говорить. Все ответы содержались в этом слове, произнесенном словно признание в любви на ушко любимой девушке – «сладкое»…

– Ну, допустим, я это сделал, – сказал вдруг Горский. – Это я…

Я сразу вспомнил вырвавшуюся у Горского фразу в ответ на замечание Абрамова «Хорошая работа, да, Горский?» И ответ: «Как всегда». Как всегда…

– Я их убивал, – сказал Горский. – Одного на даче, другому позвонил, вызывал на встречу якобы от имени ФСБ. Сбил его машиной. Третьего просто застрелил. Вот и все. А ты молодец, Костя, догадался.

Я подумал, что не догадаться было бы труднее. Особенно после того, как разгоряченный Абрамов, всаживая в тело Яковлева пулю за пулей, кричал: «Хотя бы одного – сам!».