|
Особенно после того, как Олег Булгарин чувствовал себя как у Христа за пазухой, зная, что Николай Николаевич вернулся в Москву, – Булгарин‑то думал, что это Абрамов мстит бывшим булгаринским сослуживцам, и не беспокоился на свой счет. Это уже я сбил его с толку, пробудил дремавший страх перед Яковлевым и погнал Олега Петровича из Москвы… Особенно после того, как сам Абрамов выкрикнул – «Нет!», когда я предположил, что Булгарин уже убит Николаем Николаевичем. Абрамов лучше всех знал, что Булгарин не может быть убит. Потому что убийства соратников Яковлева происходили с санкции его самого, Валерия Анатольевича. Яковлев к этим убийствам не имел никакого отношения. Все это сложилось в моей голове только сейчас. К счастью или к несчастью Валерия Анатольевича Абрамова.
– Ну что ж, – сказал Абрамов. – Будем считать, что мне действительно полегчало, И в хорошем настроении я полечу домой. У меня много дел дома. Очень много дел. Теперь я хочу похоронить свою дочь. По‑настоящему. Я сообщу, что она погибла в автокатастрофе в Швейцарии, инсценирую перевозку тела и похороню ее где‑нибудь здесь. По‑человечески. Ее душа успокоится, ну и я успокоюсь… Наверное. Он вздохнул, на лице его проявилась смертельная усталость, охватившая этого человека теперь, когда цель последних лет его жизни была достигнута. Абрамов говорил, что мужчине надо постоянно кого‑то ненавидеть, иначе теряется инстинкт хищника. Пожалуй, ему придется искать себе нового врага. Абрамов махнул мне рукой и пошел к выходу из цирка. – Стас Калягин был убит вместе с женой, – почему‑то сказал я. – Она‑то ни в чем не была виновата. – И что? – повернулся Абрамов – Меня теперь должна мучить совесть? Моей дочери было семнадцать лет, понимаете?! И это такая боль, которую вы не можете понять! У вас все детские игрушки, сыщики, стрелялки… Вам нечего терять в этой жизни, вы не можете оценить мое страдание! Когда вы почувствуете хотя бы что‑то похожее на мою боль, вы поймете, что смерть какой‑то там женщины, жены одного из убийц, – это для меня ничто! – Думаете, боль изгоняют только болью, причиненной другим? Но это уже был вопрос без ответа. Абрамов скорым шагом удалялся, не собираясь более вступать в бессмысленные дискуссии. Горский, помедлив, кинулся было следом, но затем вернулся, забрал булгаринский чемодан – все это не глядя в мою сторону. А потом он сказал: – Просто работа у меня такая. Не то чтобы я получаю от этого удовольствие, понимаешь? – Понимаю, – сказал я. – Еще раз спасибо тебе, что вовремя пальнул… – Не за что. – Кстати, – Горский переступал с ноги на ногу, никак не решаясь уйти или не зная, что сказать напоследок. Он врет, когда говорит, что заплатил четыреста тысяч баксов за те имена… – Горский сообщил это шепотом, как свою самую страшную тайну. – На самом деле он заплатил только двести штук. Вот так… Неожиданно он сорвался с места и побежал вслед за хозяином, громко топая ботинками по цементному полу. Теперь можно было разжать пальцы и бросить револьвер наземь. Предварительно вытерев рукоятку. Выждав минут пять, я зашагал следом. Надо было выбираться из этого места. Пустого, холодного и мрачного. Совсем не похожего на цирк.
37
– Ты что, пьян? – Гарик неодобрительно окинул взглядом мою фигуру. – От жизни, – мрачно ответил я и с грохотом поместил свое тело на стул, стоявший в дальнем углу кабинета. Почему‑то меня принесло именно сюда: из цирка, через дешевое кафе, из тех, что открываются рано и поздно закрываются. Я просидел там больше часа, проглотил уйму всякой еды, но в результате приобрел лишь тяжесть в желудке и никакого удовлетворения. |
