Я оплакивал ее потом шесть дней кряду. Я мог бы заниматься этим и дольше – я знаю людей, которые занимаются этим годы и даже десятилетия.

Настоящие профессионалы.

Но мне помешали. Меня заставили умыться холодной водой, протрезветь и вынести из квартиры пустые бутылки. И заставили меня не Генрих и не Ленка, и даже не капитан Панченко вместе со своим белобрысым компаньоном.

Меня заставил это сделать мертвый Паша Леонов. Павел Александрович. Не знаю, много ли добрых дел он совершил при жизни, но вот фактом своей смерти он уж точно одно доброе дело совершил. Он вытащил меня из пьяного безвременья.

Много недель спустя, уже зная гораздо больше о покойном Павле Леонове, я стал задаваться вопросом: «Если бы Леонов знал, что потом случится, вытащил бы он меня из той драки или бросил бы валяться там на полу, да еще врезал бы пару раз по почкам?»

Не знаю, не знаю… Но уж пить со мной на брудершафт он бы точно не стал. Кстати, я бы тоже не стал с ним пить. По ряду причин, из которых стремление к здоровому образу жизни было отнюдь не главным.

И еще: мне не стоило давать ему тогда свои визитные карточки. Ни шестнадцать, ни пятнадцать… Ни одной.

За окнами сгустилась тьма, которую кое‑где пробивали бледные звездочки.

Мы сидели друг напротив друга, и можно было даже ничего не говорить. Мы просто смотрели: я на нее, она на меня. Казалось, что в этом нет никакого смысла, потому что мы знали друг друга целую вечность, но… Но это уже была другая Ленка, не принадлежащая мне. И, наверное, это был уже другой я.

– Этого хочет любая женщина, – говорил я. – Чтобы муж ночевал дома, чтобы в этом доме был достаток… Вряд ли бы ты получила это со мной.

– У меня эта больница уже вот где, – Ленка провела ладонью по горлу. – Может, я буду с мужем в той фирме работать… Или другую работу найду – в Питере ведь возможностей гораздо больше, чем здесь…

– Большой город, большие возможности, – согласился я. – Тебе нужно ехать. Твой муж не дурак, он все сделал правильно…

– Я знаю, – кивнула она. – Это наш шанс – и мой, и мужа…

– Тебе нужно ехать, – повторил я.

– Я знаю… – тяжелый вздох, и ее ладони закрывают лицо. – Только…

– Что?

– Я все равно тебя люблю.

Она отняла руки от лица, и по ее глазам я понял, что и от меня ожидается аналогичное признание.

– Ну, – переведя взгляд на ковер, сказал я. – Ты мне тоже всегда нравилась…

– Мне тяжело уезжать и оставлять тебя здесь. Я уже сейчас скучаю…

– Я тоже, – ответил я, и отчасти это было правдой.

– Может, я буду иногда приезжать? – с надеждой спросила она. – Скажем, на выходные? Вроде как к подруге в гости…

– Муж у тебя не дурак, – напомнил я.

– Придумаю что‑нибудь другое, – с неожиданной легкостью сказала Ленка.

– Не хочу тебя терять…

Мы сидели друг напротив друга, а потом внезапно она очутилась у меня на коленях. Вкус ее губ был прежним, и это оказалось гораздо лучше, нежели все, что у нас было в последние недели перед приездом Ленкиного мужа… Потому ли, что теперь к вкусу ее губ примешался горький аромат грядущего прощания?

Потому что это был последний раз? Потому что и я, и она хотели запомнить этот вечер?

Я запомнил. Я очень хорошо все запомнил. Ее ласковые пальцы, ее гладкую кожу, ее горячие бедра… И она заплакала, когда все было завершено.

Потом я долго сидел в кресле, выключив свет в комнате, закрыв глаза и отключив свое восприятие окружающего мира.