|
Но идеи по-прежнему давили. "Подумаем, - осклабился он в темноту. - Правильнее было бы считать, что мое "я" лишь внешнее проявление этого непознаваемого "икс" или вещи в себе... Отсюда следует, что "я" - фактически это не "я", ибо мое "я" составляет внешнюю, так сказать, поверхность меня самого, мне неизвестного... Или иллюзию... Итак, "я" - это не "я" , - Толя даже пристукнул ладошкой по столику и мелко захохотал. - Но кто же я? В том-то, и дело, что я не могу познать кто я, ибо силами моего "я" я не могу проникнуть в это непознаваемое, которое как раз и есть мое "я" само по себе, в истине. Значит, я отчужден от самого себя больше чем от неба. Может даже то непознаваемое - враг моего "я" ... Может, я враг самому себе..." Дальше Падов уже не мог думать: он упивался эмоциями. На него напала стихия какого-то дикого веселья. Он ощущал свое "я" не как самостоятельное начало, а как некий шарик, подпрыгивающий на доске, которая сама по себе несется по неизвестному пространству в другой еще более неизвестный мир. Он чувствовал приближение патологического хохота... Подошел к завернутому в ватник инвалиду, валяющемуся на полу, и вылил на него чай. Инвалид вынул свое сморщенное, в лохмотьях лицо. Тогда Падов потрепал его по морде, и, встав на четвереньки, вынул из кармана пол-литра водки. Он оказался под столом, а завернутый, как гусеница, инвалид лежал рядом. "Самое главное, это - одичание", - проговорил Падов в засохшее ухо инвалида. Тот радостно улыбнулся провалившимся, черным ртом. Падов влил туда полбутылки водки. Остальное выпил сам. Инвалид, надувшись водки, опять залез в ватник, и Падов посыпал его крошками... Все присутствующие в этой пивной были заняты своим делом: кто пил, уткнув нос в водку; кто спал; кто просто стоял в углу. Никто не обратил внимания на Падова. Одуревший от самого себя, вечерним троллейбусом он приехал к себе домой в одинокую каморку, где в углу у окна висел портрет Достоевского. Вечерний свет заливал эту узкую комнату, словно она была воскресшим гробом. Внутри, под одеялом, Падов вдруг охладился, как труп, и хрустально влюбленно посмотрел на себя в огромное, нависшее над комнатой, зеркало. Успокоенно пробормотал: "Ну не очень уж мое "я" - иллюзия... То-то - и он погрозил пальчиком в отражение. - А все-таки ужасно, если когда-нибудь мое "я" обесценится..." И он уснул, уйдя в небытие. Эта ночь прошла спокойно. Зато следующая ночь была кошмарна. Падову опять чудилось "непознаваемое". Непознаваемое, вернее сказать гонец от непознаваемого, обычно приходил в разных оболочках, но на сей раз просто раздался сильный стук в дверь. - Кто это?! - завопил во сне Падов. В ответ, как бы без предупреждения, прозвучал громкий голос: - Вы совсем не то, что о себе думаете. |
