— Мы уже это сделали, Ямада Рин. Не лезь не в свое дело.

Черт! Сдались вы мне триста лет! Если бы не призрак мертвого бандита, я не стала бы ковыряться в чужом грязном белье. Плевать мне, кто тут кому сын, брат или отец. Хоть покусайте друг друга. Но покойник Чэнь наваливается всей своей аурой, заполоняя сознание воем и мольбами. У меня так скоро в мозгу опухоль размером с кулак вырастет!

— Хорошо. Ты сам этого хотел, — говорю я громко. — Трубку возьми, детектив, тебе снова звонят.

А мысленно спрашиваю неупокоенную душу Ян Чэня: «Почему я должна разгребать то, в чем не виновата? Ты по чужим постелям прыгал, точно кролик, и, знай, детей строгал, а я должна за это отвечать? Разбежалась!»

И пока у Хиро очередной разбор полетов, подзываю господина Макино к общей, разделяющей наши блоки, стеночке.

— Ян Чэня помнишь? — вопрошаю, решив сократить преамбулу до минимума.

— Угу, — кивает Кохей.

— Знаешь, кем он тебе доводится?

— Угу.

— Что?

Я только и могу, что пучить глаза и молчать. Здесь, что, все умнее меня?

— Мама, выпив лишнего, была откровенна. И даже не думай как-то использовать эту информацию против меня, — усмехается Макино.

— Обижаешь.

— Тогда зачем решила поговорить на эту тему?

Я смотрю на призрака, потом на легавого, затем — на Кохея. Ну что, зайчики, момент истины настал?

— Дайити — твой кровный брат, — шепчу я почти беззвучно, одними губами. — По папе.

Я ненавижу мелодрамы, честное слово. Все эти падения с лестницы, амнезии, потерянные детишки, тайные покровители, скелеты в шкафах благородных семейств — такая чушь. Я, к слову, родную мать разыскивать не стала, чтобы не забивать себе мозги бесполезными переживаниями. А тут, словно специально всё сложилось, чтобы мне невольно оказаться в самой гуще давней семейной истории.

Кохей смотрит на Хиро, полицейский глядит на гангстера. Долго, пристально, словно видя друг друга впервые. Им даже слов не нужно, чтобы всё понять.

— Я, между прочим, старше, — говорит вдруг Макино. И улыбается своему брату-легавому расслабленно так, открыто, почти по-детски. А тот задумчиво чешет в затылке и… тоже лыбится в ответ. И пусть эта радость длится всего одно мгновение — она настоящая. Наверное, это… хм… хорошо. Хотя я ни черта не понимаю в мужской дружбе и братских чувствах. Главное, что они уже не хотят порвать друг друга.

Между тем, призрак Чэня, умиленно сложив руки на груди, сияет белым неземным светом. Словно с потолка на него светит мощный прожектор. И дух старого бандита тает, тает, тает в этом свете, как в тумане, рассыпая вокруг себя золотистые искры. Погодите-ка! Это что же получается: душа поганца Ян Чэня, исполнив до конца предназначение, уходит в лучший мир. Прямо сейчас? Вот так просто? Как это понимать? Парни теперь сами разберутся?

Это вполне в духе братца Чэня, который всю жизнь таким был: нашкодит по-крупному и смоется. Дяде Кенте, мир его паскудной душе, столько раз приходилось разруливать Чэневы выходки — не сосчитать. Не кланник, а ходячая противопехотная мина.

И вместо «Эй, говнюк, ты куда это намылился?», я в сердцах произношу три очень неприличных слова, очень плохих три слова, которые, тем не менее, точно характеризуют мое отношение ко всему происходящему в целом.

— Пятьдесят часов общественных работ за оскорбление общественной морали, госпожа Ямада, — бесстрастно объявляет детектив Дайити. — И две тысячи штрафа в пользу города.

Твою ж мать, Чэнь, опять из-за тебя неприятности.