Я развел руками.

– Да знаете ли… – я замялся, – и сам не ожидал.

– Вот как? Интересно. А я ведь тоже в молодости в шахматишки поигрывал. Не желаете ли партийку сыграть? – спросил он и извлек откуда‑то из‑под стола доску с уже расставленными фигурами.

Шеф частенько ставил меня в тупик. Я ожидал от него всего, что угодно, но такого…

– Как? Прямо сейчас? Здесь?

– А почему бы и нет?

Тамара Андреевна ойкнула, Балбесов захихикал, а Петя‑Петушок выключил плейер и снял наушники, отчего лицо его приняло осмысленное выражение. Тут как на зло в комнату заглянули еще несколько человек, чтобы выразить свое восхищение моей победой. Все замерли в изумлении, услышав предложение шефа, смотрели на меня и ждали, что я отвечу. Мне же оставалось одно – соглашаться, ибо отныне я был не просто старший инженер Нерусский, а шахматных гений. Я просто обязан был принять вызов Евграфа Юрьевича.

– Что же, сыграем, – махнул я рукой. – Была не была!

– Три партии, идет? – подхватил Евграф Юрьевич, прищуривая один глаз.

– Идет!

Шеф тотчас расчистил стол, поставил доску и деловито предложил:

– Играйте белыми, Николаи Николаевич. Уступаю.

– Нет, ну зачем же… Я могу и черными. С Ивановым‑Бельгийским я играл черными.

– О! – Евграф Юрьевич понимающе кивнул. – Черные приносят счастье. Именно поэтому и уступите их мне: я очень боюсь проиграть.

В его словах звучала двусмысленность. Однако я не мо! понять, о чем он думает, его мозг был закрыт для меня.

И тут я вдруг осознал, в какую пропасть толкает меня Евграф Юрьевич. Я не способен прочесть ни одной его мысли и, значит, обречен на верный проигрыш. Даже если шеф не ахти какой игрок, хуже меня все равно не сыграть – хуже, как говорится, некуда. Я оказался в положении куда более худшем, чем герой песни Высоцкого, который хоть мог себе позволить ненароком бицепс обнажить. Одним словом, меня ждала катастрофа.

Я с треском проиграл все три партии. Евграф Юрьевич разделал меня под орех. Все закончилось за какие‑нибудь пятнадцать минут. Даже я, совершеннейший профан в шахматах, понял, насколько сильно играл мои шеф. Его комбинации были блестящи. Шесть–семь ходов – и мне мат.

Самое обидное заключалось в том, что я опозорился в глазах не только моих ближайших коллег. Весть о нашем поединке стремительно разнеслась по институту. К концу третьей партии мне в затылок дышали не менее полусотни любопытных. Третий мат исторг у толпы стон разочарования. Я был окончательно унижен.

Евграф Юрьевич поднялся и удивленным взглядом окинул собравшихся.

– Вы что, все ко мне?

Толпа все поняла и стала рассасываться, попутно обливая меня презрением. Раздавались возгласы:

– Э‑эх!

– Халтурщик!

– Ну что, съел?

Когда мы остались в своем первоначальном составе, шеф, смахивая шахматы в ящик стола, произнес:

– А теперь за работу, за работу! Хватит предаваться забавам.

Хороши забавы! Можно сказать, выставил на всеобщий позор. Впрочем, и я хорош, нечего было хвост распускать, словно павлин. Если на то пошло, у Иванова‑Бельгийского я выиграл обманом, применив недозволенный прием. Рассудить по справедливости, я получил по заслугам. Рано или поздно все открылось бы – ведь эксперимент не вечен, – и тогда мне пришлось бы краснеть не только перед коллегами. Спасибо Евграфу Юрьевичу, что все закончилось, не успев толком начаться. Пожалуй, лучшего выхода из такого дурацкого положения я и желать бы не мог.

В тот же день я позвонил гроссмейстеру и отказался от участия в турнире, сославшись на срочную длительную командировку.