Митяй пытался гадов уговорить. Они его не поняли. Они били его в говорящий рот, пока Козлов не стал захлебываться собственной кровью.

  А Вася Гладий как-то ухитрился выпутаться из веревок и даже завязать драку, но ему накинули петлю на шею, дернули так сильно, что хрустнули позвонки.

   Немому досталось меньше всех. Видно, пираты устали. Или оставили на завтра.

   Потом многие часы, брошенные в какой-то затхлый угол, ребята то впадали в мучительное полузабытье, то стонали, проснувшись в поту, крови и боли.

   —  Главное — не убили, —г кое-как придя в себя, сказал Александр. — Значит, еще есть шанс.

   Он посмотрел на часы — было девять. Только вот утра или вечера?

— Ну как? — спросил он у остальных.

Сотников приоткрыл, разлепил спекшийся от крови рот.

— Хренотень, да и только, — сказал он.

И Александр понял — ребят не сломили.

   Между тем за дверью завозились, раздался лязг, и возникший на пороге дюжий охранник неожиданно тонким и высоким голосом распорядился:

— Командира. Пленники переглянулись.

— Командира! — требовательно повторил охранник. Немой уже собирался было подняться, когда Турецкий опередил его. На беззвучный вопрос в глазах капитана Турецкий негромко произнес:

— Здесь командир — я.

   Заложив руки за спину, он потащился, подталкиваемый в спину автоматом, по узкому проходу, незаметно озираясь по сторонам. Один глаз почти не видел, а второй болел от любого света. Но Александр заставлял себя смотреть.

   Лодка, по всему видно, была старая, давно отработавшая свой срок. Протянутые над головой коммуникационные трубы сочились влагой и были покрыты толстым слоем бурой ржавчины. Несколько человек встретились Турецкому по пути; они злорадно ухмылялись, давая пленнику дорогу.

   В капитанской рубке в покачивающемся на тонкой ножке вращающемся кресле сидел спиной к входу тучный и лысый, как бильярдный шар, человек. Тяжелые обильные складки покрывали его затылок.

   —  Ну что, товарищ, добегался? — по-русски произнес толстяк, не оборачиваясь..— Мои люди очень хотят вас всех убить. Они злопамятные. Прямо беда. Но и ты их пойми — профессия такая, по нескольку месяцев без цивилизации, без женской ласки. Огрубели. Я не могу их даже удержать. Тут как-то на днях зашли мы на маленький японский островок, ну вот вроде бы люди вам, цивилизация, женщины. Так нет, стервецы, поймали какого-то старика... Как бишь его? А! Акира-сан, да. Голову ему отрубили. Ну ладно, поиграли, хватит уже. Нет. Жену этого старика поймали, живот ей вспороли и туда стариковскую голову— представляешь? Звери. Я сам их боюсь, командир. Они уже и для вас казни придумали — жуть.

   Турецкий сцепил зубы и молчал. Все вокруг казалось розовым из-за налившихся кровью глаз. Только в этот момент Турецкий понял, что значит выражение— видеть все в розовом цвете. Это вовсе не елейная картинка.

   «Русский же, — подумал он. — Хотя, как верно говорит Веня, дело не в национальности, а в характере. У этого характер — шакал. Ах, гады-гады, старика убили...»

   Капитан пиратов медленно прокрутился в кресле. Лицо его остановилось против лица пленника. Маленькие, заплывшие жиром глазки пытливо поглядели на Турецкого.

   — А ты хочешь жить? Хочешь. Ты ж не старик. Ну а хочешь жить — умей проигрывать, — сказал пират.

— Что вам от нас нужно? — прохрипел Александр.

   — А что вам нужно так далеко от дома? — вопросом на вопрос ответил он.

   — Мы потерпели кораблекрушение, — изобразив на лице непробиваемую тупость, произнес Турецкий.