Через несколько мгновений Лена поправила майку, а Мезенцев еще некоторое время находился под впечатлением дерзко торчащей груди. У банковской дамы, последнего эротического воспоминания Мезенцева, груди не торчали, они были подобны мощным, приготовленным к действию и жестко зафиксированным орудиям, целью которых было подавить противника. Морально и физически.

– Ну?

Мезенцев очнулся от волнительных сравнений, посмотрел на Лену, снова увидел торчащую грудь, едва прижатую тканью майки, и удивился степени своего волнения.

– Значит, так, – он встал, подошел к DVD‑дискам, стал перебирать коробки, наткнулся на обложку с лысым Брюсом Уиллисом и сразу успокоился. – Ты что собираешься дальше делать?

– Не знаю. Пока все замечательно. Давно мечтала так провести время – набрать фильмов, лежать целыми днями в кровати, заказывать пиццу по телефону, не краситься, не одеваться... Но это скоро пройдет.

– Да уж...

Мезенцев хотел было сказать, как должно быть замечательно валяться в постели перед телевизором, в то время как пять человек, которых она вытащила из собственных постелей ради личной мести, уже никогда не будут смотреть телевизор. Но потом Мезенцев подумал, что ему читать мораль Лене – это все равно что мяснику с центрального рынка учить детей преимуществам вегетарианского питания. Эти пятеро были уже не мальчики, и, если они согласились, значит, понимали, чем это может кончиться. Вот оно и кончилось.

– Я не знаю, что мне теперь делать, – она сказала это с замечательной легкостью девятнадцатилетней девушки, и Мезенцев уже знал, что она скажет следом. – Я думала, ты что‑нибудь придумаешь.

– Я?

– Да. Или мне нужно было обратиться к Синегубову, к Теме Боксеру?

«Это было бы просто отлично. Для меня. А для тебя, девочка... Сомневаюсь».

– Мне казалось, – сказал Мезенцев. – Что в бизнес‑колледжах учат продумывать свои действия на несколько шагов вперед. Составлять перспективные планы.

– Да, конечно. Мой перспективный план был добраться до Ростова и найти там старого друга отца, который непременно что‑нибудь придумает. Отличный план. Я его практически выполнила. Теперь твоя очередь.

– То есть?

– Придумай что‑нибудь.

Мезенцев вполголоса выругался.

– Это что, первые признаки активизации мыслительных процессов? – рассмеялась Лена, развалившись на подушке. Руки она заложила за голову, и...

Мезенцев вздохнул и пошел на кухню. В холодильнике нашелся пакет сока и начатая бутылка вермута. Мезенцев смешал одно с другим по системе «кашу маслом не испортишь» и начал думать. Думал он два больших стакана и понял, что никуда ему не деться от второго варианта. Наивного и трудновыполнимого, но единственно возможного варианта выбраться из клетки, куда Лена забралась сама и упорно тащила Мезенцева за собой.

«Старый друг отца. Преданный, готовый к самопожертвованию человек, для которого собственная выгода никогда не была главным делом».

Вот кем она считала Мезенцева и вот почему так отчаянно за него цеплялась.

И хуже всего для Мезенцева было то, что Генерал по большей части оказался прав. Мезенцев не мог ее бросить в этой ситуации.

Но он все еще надеялся, что до самопожертвования дело не дойдет.

4

Закончив с коктейлем собственного изобретения, Мезенцев вернулся в комнату к Лене.

– Единственный вариант, – начал он с порога, чтобы не успеть отвлечься на торчащие под майкой соски и прочую ерунду. – Это выйти на Жору Маятника и все ему объяснить.

– Объяснить – что?

– Что ты хотела отомстить за отца... Что ты дура.