|
Я - к тестю. А он, понимаете ли, отказал - мол, не имеете права пускать по миру семью. А кто теперь содержит его старуху? Все я. Чувствовалось - застарелая злость так глубоко сидит в нем, что ему вроде бы и сказать о ней больше уже нечего. В поисках новой темы он придвинул ящик с сигарами. - Хотите? Если предпочитаете трубку, не стесняйтесь. А сам нервно теребил подвернувшуюся под руку вышитую салфетку. - Подумать только, на что они гробят время! А этот тупоумный офицеришка все решает шахматные задачи - знаете, какие печатают на последней странице журналов. Дюкро о чем-то задумался, а Мегрэ, уже начавший его понимать, усмехнулся: он по глазам видел, что тот думает совсем не о том, что говорит. Его глаза! Они исподтишка следили за комиссаром. Пытались его оценить. Не переставая, вопрошали, верным ли было их первое впечатление. А еще выискивали его слабые стороны. - Что сталось с вашей любовницей? - Я велел ей съехать, а куда она делась - не знаю. За это она появилась на похоронах в глубоком трауре. Это с ее-то рожей, размалеванной, как у престарелой шлюхи! Было видно, что он по-настоящему мучается. Все, включая даже предметы, как вот эта салфетка, которую он без конца теребил, раздражало его, вызывало отвращение. - У "Максима" она всегда была куда как хороша и очень весела. Совсем не такая, как моя жена и ей подобные. Я снял для нее квартиру, а она тут же растолстела, стала сама себе шить и готовить - что простая привратница. Мегрэ уже давно разобрался, в чем суть этой трагикомедии, отравлявшей Дюкро жизнь. Когда-то он начал с нуля, теперь греб деньги лопатой. Вел дела с крупными буржуа, узнал кое-что об их образе жизни. А домашние за ним не поспели. У его жены, владелицы престижной дачи в Самуа, остались привычки и замашки той поры, когда ей приходилось стирать белье на палубе баржи, а из дочки выросла всего лишь карикатурная мещанка. Все это Дюкро переживал как личное оскорбление; он прекрасно видел, что, несмотря на большой белый дом, шофера, садовника, соседи не принимают его всерьез. И с завистью наблюдал за ними на их лужайках и террасах. Выходил из себя от злости и в знак протеста харкал на землю, совал руки в карманы и во всю глотку ругался. Теперь, услышав на лестнице шаги, он со вздохом объявил: - Вот и остальные. В гостиную торжественно вошли его дочь и зять, оба в черном, тщательно причесанные, и поклонились со скорбной сдержанностью людей, которых постигло большое горе. - Очень приятно, сударь. Отец часто говорил о вас и... - Ладно, ладно. Лучше чего-нибудь выпейте. В их присутствии злость разобрала Дюкро еще больше. Стоя у окна, он смотрел на ограду, темневшую на фоне Сены. Зять - невыразительный блондин - держался учтиво и смиренно. - Глоток портвейна? - предложил он жене. - А вы что пили, господин комиссар? Тут Дюкро, все еще стоявший у окна, нетерпеливо забарабанил пальцами по стеклу, видимо прикидывая, что бы такое сказать понеприятнее. Во всяком случае, внезапно обернувшись, он бросил: - Комиссар интересовался вами. Он знает о ваших долгах, и мне пришлось сказать, что моя смерть могла бы все уладить. А смерть Жана еще и удвоила ваши ожидания. |
