|
Калитку открыл невысокий жилистый мужчина лет шестидесяти в американском темном в полоску костюме, белой рубашке и черном галстуке. Это был отец Гильяно. Он быстрым движением крепко обнял Андолини. Ведя их в дом, почти с благодарностью похлопал Майкла по плечу. Они вошли в большую гостиную, слишком шикарную для сицилийского дома в таком маленьком городке. В комнате обращала на себя внимание большая фотография в овальной деревянной раме кремового цвета, чересчур расплывчатая, чтобы на ней можно было сразу разглядеть изображение. Майкл тут же понял, что это, должно быть, Сальваторе Гильяно. Под ней на маленьком круглом черном столике горела лампада. На другом столе в рамке виднелась более четкая фотография. Отец, мать и сын стояли на фоне красного занавеса, сын покровительственно обнял рукою мать. Сальваторе Гильяно с вызовом смотрел прямо в объектив. Лицо было удивительно красивым, как у греческой статуи, черты чуть тяжеловатые, словно выточенные из мрамора, губы - полные и чувственные, овальные глаза с полуприкрытыми веками посажены далеко друг от друга. Лицо человека, уверенного в себе, решившего заставить мир считаться с собой. Но Майкл совсем не ожидал, что это красивое лицо окажется таким мягким. Отец Гильяно провел их в кухню. Мать Гильяно, стоявшая у плиты, оглянулась, чтобы приветствовать их. Мария Ломбарде Гильяно выглядела гораздо старше, чем на фотографии в комнате, - скорее казалась совсем другой женщиной. Вежливая улыбка была как гримаса на ее худом изможденном лице с морщинистой обветренной кожей. Длинные волосы с широкими седыми прядями лежали по плечам. Что поражало - это ее глаза, почти черные от ненависти ко всему этому миру, готовому уничтожить ее и ее сына. Не обращая внимания на мужа и Стефана Андолини, она обратилась прямо к Майклу: - Поможешь ты моему сыну или нет? Майкл улыбнулся ей. - Да, я с вами. - Отец Беньямино просил взять его, но я сказал, что ты не хочешь, - произнес, обращаясь к ней, Андолини. Мария Ломбарде подняла голову, и Майкл изумился той гамме чувств, которые отразились на ее лице. - О, у отца Беньямино доброе сердце, это уж точно, - сказала она. - И с этим своим сердцем он, как чума, несет смерть всей деревне. Он передает тайны исповеди своему братцу, он предает души, якшаясь с дьяволом. Отец Гильяно сказал со спокойной рассудительностью, словно пытаясь угомонить сумасшедшую: - Дон Кроче наш друг. Он вызволил нас из тюрьмы. Мать Гильяно взорвалась: - А, дон Кроче, "Добрая душа", он всегда, конечно, такой добрый! Но я тебе скажу: дон Кроче - змея. Они с нашим сыном вместе собирались править Сицилией, но теперь Тури прячется в одиночку в горах, а "Добрая душа" разгуливает по Палермо со своими шлюхами. Дону Кроче стоит лишь свистнуть, и Рим будет лизать ему пятки. А ведь он совершил куда больше преступлений, чем Тури. Он - само зло, а наш сын - добрый. Отец Гильяно сказал, теряя терпение: - Как я понимаю, наш гость через несколько часов должен отправляться в путь, и ему следует поесть, перед тем как нам разговаривать. Мать Гильяно сразу переменилась: - Бедняжка, ты целый день добирался, чтобы встретиться с нами, а вынужден слушать побасенки дона Кроче и мою болтовню. Куда же ты направляешься? - К утру мне нужно попасть в Трапани, - ответил Майкл. |
