|
Ноэль Шудлер вытянул свой огромный указательный палец и пощекотал ручку младенца. И тотчас над колыбелью склонились четыре старика; из высоких туго накрахмаленных глянцевитых воротничков выступали их морщинистые шеи, на отечных лицах выделялись лишенные ресниц багровые веки, лбы, усеянные темными пятнами, пористые носы; уши оттопыривались, редкие пряди волос пожелтели и топорщились. Обдавая колыбель хриплым свистящим дыханием, отравленным многолетним курением сигар, тяжелым запахом, исходившим от усов, от запломбированных зубов, они пристально следили за тем, как, прикасаясь к пальцу деда, сжимались и разжимались крошечные пальчики, на которых кожица была тонка, словно пленочка на дольках мандарина. - Непостижимо, откуда у такого малютки столько силы! - прогудел Ноэль Шудлер. Четверо мужчин застыли над этой биологической загадкой, над этим едва возникшим существом, - отпрыском их крови, их честолюбий и ныне уже угасших страстей. И под этим живым четырехглавым куполом младенец побагровел и начал слабо стонать. - Во всяком случае, у него будет все для того, чтобы стать счастливым, если только он сумеет этим воспользоваться, - заявил, выпрямляясь, Ноэль Шудлер. Гигант отлично знал цену вещам и уже успел подсчитать все, чем обладает ребенок или в один прекрасный день станет обладать, все, что будет к его услугам уже с колыбели: банк, сахарные заводы, большая ежедневная газета, дворянский титул, всемирная известность поэта и его авторские права, замок и земли старого Урбена, другие менее крупные состояния и заранее уготованное ему место в самых разнообразных кругах общества - среди аристократов, финансистов, правительственных чиновников, литераторов. Зигфрид Шудлер вывел своего сына из состояния задумчивости. Дернув его за рукав, он громко прошептал: - Как его назвали? - Жан-Ноэль, в честь обоих дедов. С высоты своего роста Ноэль еще раз бросил цепкий взгляд темных глаз на одного из самых богатых младенцев Парижа и горделиво повторил, теперь уже для самого себя: - Жан-Ноэль Шудлер. С городской окраины донесся вой сирены. Все разом подняли головы, и только старый барон услышал лишь второй сигнал, прозвучавший более громко. Шли первые недели 1916 года. Время от времени по вечерам "Цеппелин" появлялся над столицей, которая встречала его испуганным ревом, после чего погружалась во тьму. В миллионах окон исчезал свет. Огромный немецкий дирижабль медленно проплывал над потухшей громадой города, сбрасывал в тесный лабиринт улиц несколько бомб и улетал. - Прошлой ночью в Вожираре попало в жилой дом. Говорят, погибло четыре человека, среди них три женщины, - проговорил Жан де Ла Моннери, нарушив воцарившееся молчание. В комнате наступила напряженная тишина. Прошло несколько мгновений. С улицы не доносилось ни звука, только слышно было, как неподалеку проехал фиакр. |
