Слухи постепенно объединились в две теории: он приготовил свой запущенный дом для тайного визита принца Уэльского; или он поддался чарам леди Софии Дадлей, о которой все говорили в мае во время лондонского сезона и которая повторяла свой успех теперь в Дублине. Это была древнейшая история в мире – мужчина буйно прожигает свою жизнь, избегая ловушек женщин многие годы, а потом вдруг бац! – когда ему уже сорок, он теряет свою голову и сердце перед красотой и невинностью.

Леди Софии Дадлей было семнадцать. У нее были волосы цвета золотого выдержанного сена и глаза, голубые, как летнее небо, сама кровь с молоком, что могла и фарфор пристыдить. По крайней мере, так рассказывали баллады, написанные о ней и продаваемые на каждом углу.

Она действительно была красивой, застенчивой девушкой, которая находилась под сильным контролем своей амбициозной матери и которая часто и привлекательно всхлипывала от внимания и ухаживаний, обращенных на нее. У Скарлетт было достаточно времени ее рассмотреть. Личная гостиная Софии была рядом с гостиной Скарлетт. Это была вторая из лучших комнат по меблировке и с видом на церковь святого Стефана, но, судя по людям, соперничающим в желании попасть туда, она была первой. Ни в коем случае это не означало, что у Скарлетт не было посетителей; богатая и везде принятая вдова с восхитительными зелеными глазами будет постоянно в центре внимания.

«Почему я должна быть уязвлена, – подумала Скарлетт. – Я вдвое ее старше, и мой черед уже был в прошлом году». Но иногда она с трудом сдерживалась, когда имя Софии связывали с Люком. Всем было известно, что герцог попросил руки Софии, но все согласились, что она сделает лучше, если выберет Фэнтона. Герцог знатнее, чем граф, но Фэнтон в сорок раз богаче и в сто раз красивее, чем герцог. «И он мой, если я захочу его», – порывалась сказать Скарлетт. О ком они тогда будут писать баллады?

Она отругала себя за мелочность. Она сказала себе, что была дурочкой, думая над предсказанием Фэнтона, что ее забудут через год или два. И она старалась не волноваться из-за маленьких морщинок около глаз.

Скарлетт вернулась в Баллихару к рабочим часам Первого воскресенья, радуясь, что уехала из Дублина. Заключительные недели сезона тянулись бесконечно.

Хорошо быть дома и лучше думать о чем-то реальном, вроде просьбы Пэдди О'Фаолайна о распределении торфа, чем о том, что надеть на следующую вечеринку. И она была на седьмом небе, когда сильные маленькие ручонки Кэт почти задушили ее в приветственном объятии.

Когда последний спор был разрешен, а последняя просьба удовлетворена, Скарлетт пошла на веранду выпить чай вместе с Кэт.

– Я оставила тебе половинку, – сказала Кэт. Ее рот был весь в шоколаде от эклеров, которые привезла Скарлетт из Дублина.

– Это смешно, котенок Кэт, но я не очень голодна. Не хочешь еще немного?

– Да, спасибо. Можно я съем сейчас?

– Да, можешь, мисс поросенок.

Эклеры исчезли прежде, чем опустела чашка Скарлетт. Кэт вся отдавалась такому занятию, как поглощение эклеров.

– Куда мы пойдем на прогулку? – спросила ее Скарлетт. Кэт ответила, что хотела бы сходить к Грейн.

– Ты ей нравишься, мама. Я ей больше нравлюсь, но ты ей тоже очень нравишься.

– Это будет очень мило, – сказала Скарлетт. Она рада была сходить в башню. Башня внушала ей чувство спокойствия, а в ее сердце его было мало.

Скарлетт закрыла глаза и прислонила свою щеку к древним гладким камням. Кэт заерзала.

Затем Скарлетт потянула веревочную лестницу к высокой двери, чтобы проверить ее. Дверь подверглась атмосферному влиянию и покрылась пятнами, но была достаточно прочной.