|
Я спрашивал себя: что сие значит? Какая сила на острове Пасхи притягивает подобным образом все магнитные стрелки? Озадачивало и еще кое-что: каждую ночь феномен проявлялся немного раньше – примерно на четыре минуты. «Почему же?» – гадал я. И позже, когда вышли газеты, распространившие известие о Марсе, падающем на Землю, я вроде бы нащупал связь, и в разуме моем зародилась теория. В основу этой дикой гипотезы легли три небольших факта: столб красного света, замеченный с «Куинсленда»; магнитная стрелка, отклонившаяся в то же самое время в сторону островка; и любопытное утверждение, услышанное мной от Холланда перед тем, как он отплыл на остров Пасхи. Сейчас я не могу рассказать тебе что-либо еще, поскольку и сам знаю лишь немногим больше. Но, несмотря на это, я спрашиваю тебя: готов ли ты сегодня же, этим самым утром, отправиться со мной на остров Пасхи? Мы сможем раздобыть гидроплан буквально за несколько часов.
Уитли ждал ответа, но меня так ошарашило неожиданное предложение, что я пару минут не мог вымолвить ни слова. Очевидно, истолковав мое молчание в сторону несогласия, доктор добавил: – Возможно, это наша единственная, пусть даже и слабая надежда на спасение Земли. А еще возможно, что происходящее на острове вообще никак не связано с приближением Марса. И даже если такая связь существует, всегда есть вероятность, что мы ничего не сможем изменить. Но все-таки, это шанс! И было бы глупо им не воспользоваться, когда на кону стоит целый мир. – Я полечу с тобой! Конечно же, полечу! – воскликнул я. – Просто у меня уже голова идет кругом. Да и чертовщина, о которой ты рассказал... И снова лицо доктора озарила добрая улыбка. – Знаю, мой мальчик, – произнес он, а затем шагнул к окну и, распахнув его, подозвал меня к себе. Вместе мы выглянули наружу. Солнце только-только взошло – и я увидел, что толпа исчезла, оставив улицы безмолвными и пустыми. Первый всплеск паники, вызванной чудовищными новостями, миновал, и теперь народ, застывший от всевозрастающего страха, тихо сидел по домам. Я думал об идиллии, царившей прошлым вечером на этой улице, и меня мутило от мысли, что вся та радостная безмятежность была сметена за столь короткий час и что люди, еще вчера задорно смеявшиеся в компании друзей, нынче с немым ужасом наблюдают за приближением кошмарной смерти. На непривычно тихой улице пели и порхали с дерева на дерево птицы, весело приветствуя свет утреннего солнца. На своем плече я ощутил руку доктора Уитли, который тоже взирал, задумавшись, на солнечную благодать за окном, – и это придало мне сил. Так же как и его мягкий голос: – Чудесная наша Земля! Безусловно, за нее стоит сражаться. И за тех несчастных испуганных детей! – Безмерная печаль и жалость слышались в словах ученого, и они, Господь свидетель, нашли отклик в моем сердце. Пять часов спустя могучий гидроплан с ревом уносил нас на юг, к острову Пасхи. На всех парах мы мчались над Тихим океаном. Мчались спасать мир.
5
В оставшемся позади мире о нашем путешествии не знала ни одна живая душа, кроме должностных лиц военно-морского флота, к которым доктор Уитли обратился с просьбой выделить самолет, что смог бы доставить нас на остров Пасхи. Он лишь сказал им, что если мы попадем туда, то, возможно, у нас появится шанс предотвратить грозившее Земле разрушение, и они тут же без лишних расспросов передали в наше распоряжение большой бомбардировщик, вполне способный долететь до находившегося на расстоянии трех тысяч миль острова. Самолет, сконструированный специально для того, чтобы перевозить почту между Сан-Франциско и Гаваями, был полностью готов к своему первому рейсу. Лейтенант Райдер, наш пилот, уверял, что гидроплан может находиться в воздухе без малого тридцать шесть часов. В общем, за исключением нескольких людей в Сан-Франциско, мир ничего не знал о нашей экспедиции или даже о нашем существовании. |
