Федя, сидя на ребре забора, повел сверкающим пистолетом:

– Ты попробуй – увидишь.

– Расходимся, граждане, иначе будет грязно, – предписал Яшка-Анчутка, который имел на руках второе дуло.

– Убьем, – перевел Федя.

– Сядете, – тявкнул один из Гришкиных шакалов.

Федя сплюнул, Анчутка расшифровал:

– Суд добрый, поймет и простит. А ну исчезли! Считаю до трех.

Не нашлось отважных проверять, шутят они или говорят правду. Убрались все. Федя с Яшкой спрыгнули, принялись отскребать от земли то, что осталось от Цукера.

– Я тебе, дураку, что говорил – не суйся, – ворчал Анчутка.

Не без укора, надо признать, потому что понимал: после сегодняшнего «бенефиса» и ему в шалман хода не будет, надолго, а то и насовсем. Стало быть, снова жить на одну зарплату – безгрешно, но больно скучно.

– И я предупреждал, – напомнил Федя.

Он, передав пистолет Яшке, решил оттереть с Цукеровского лица кровь. Да не просто, а грязным платком, предварительно плюнув, – Сахаров, собрав последние силы в избитом теле, прянул в сторону.

– Это они тебя забить хотели, – со знанием дела объяснил Анчутка, – ну ничего. Нос свернули, но кость цела. Вдохни. Тяжело?

– Ага, – просипел Сахаров, и Яшка тотчас поставил диагноз:

– Ребро сломали. Вовремя мы поспели. Алька, поднимай.

Цукер повел зрячим глазом, ища, к кому он обращается, но подняли его все те же Яшка и Федя и повели под руки.

– Что за Алька? – спросил Сахаров Яшку, оживая, как побитая собака, с каждым шагом. Обошлось, истоптать истоптали, но кроме носа и ребра остальное цело.

Анчутка хохотнул, указал на Федю:

– Рома, ты что. Вот же.

Тут уж Федя спросил с удивлением:

– Так ты Рома?

Цукер подтвердил и прибавил:

– А ты Алька?

– Альберт, – со вздохом поведал Федя.

– Будем знакомы.

– Хорошо, – согласился Федя-Альберт. – Так зачем ты сюда завалил?

Тут Сахаров спохватился:

– Тебя искал. Ты у кого плащ подрезал?

– А это кому надо? Тебе или ментам?

– Мне, – заверил Цукер.

– Тогда – из машины подтибрил. Я шел себе ввечеру, мужик вылез и шасть к телефонной будке, а дверь и не закрыл. Смотрю – шкура лежит, я и забрал. А что? Значит, много лишней одежи, если так бросает.

Цукер в целом согласился и спросил, как выглядел разиня.

– Нос у него – во, – Федя-Альберт показал руками форменный клюв, – сам длинный, чернявый, хромает.

– А что за машина, не заметил?

– Чего ж не заметить? Серая «Победа».

Яшка, которому Пельмень в красках описал свои приключения и находку на берегу озера, услышал и заинтересовался.

– Надо ж, «Победа»! Да еще и серая. А номер, конечно… нет?

– Чего ж нет, – невозмутимо ответил Федя, – черный номер, 35–87.

Анчутка, который до сих пор таблицы умножения не осилил, восхитился:

– Прям так и запомнил?

Альберт пожал плечами:

– Чего? Квартирую я в Марьиной роще, номер восемь, семь семей в доме живет.

– А тридцать пять? – поинтересовался Цукер.

– И это просто. Братан у меня был младший, тридцать пятого года рождения. Тоже Рома.

– Был. Погиб, что ли? – спросил Яшка.