|
Глава 6 На Большой Никитской, по стороне правой, возле церкви Малого Вознесения, недалече от переулка Вражского (где когда-то колдун Брюс звездочетничал), имел свое усадебное жительство последний папа Собора Многогрешного и Всепьянейшего - князь Иван Ромодановской... Ныне он пребывал в абшиде - не у дел, говоря иначе. Тайный приказ недавно закрыли, а Ромодановского отставили. Скушно теперь: что делать? Ей-ей, не придумаешь... То ли раньше бывало - чуден век и славен: встанешь утречком, возблагодаришь Бахуса первой чаркою, а на дворе уже костерки разложены, чины приказные людишек коптят, словно рыбу в Астрахани... Забыли Ромодановского. Никто и не навестит папу. Андрей Иванович Ушаков (бритенький, чистенький, в мундирчике полевом - незаметном) явился вдруг на Никитской. - Мне бы до графов Иванов Федорычей, - сказал робко. - До баньки ступайте, - показали ему. - Эвон, в саду дымит. Кой денек пошел, как его сиятельства изволят париться... За домом раскинулся побитый сад. Мерзлые яблоки катались под ногами. Ни вишенье, ни берсень-крыжовник убраны по осени не были (так и пропало все). А банька - черная, колдовская, тараканья. Ушаков едва протиснулся в нее, поглядел в потемки: - Иван Федорыч, да покажись... Где ты, голубь наш? Кверху пузом томился на верхнем полке князь-кесарь. Тело желтое, как свечка. - Поддай.., слышь? - приказал сверху. - Пивцом лей! Ушаков взял ведро с пивом, окатил раскаленные камни, и в пьяном облаке пара захлестался веником папа. Андрей Иванович присел на лавку в предбаннике, сказал, подумав: - Иван Федорыч, неужто не узнал ты - кто я есть таков? - А - кто? - рыкнул сверху, аки зверь, Ромодановский. - Ушаков ведь я, генерал бывый... Тайный фискал и от гвардии майор. Пострадал от козней Меншикова Алексашки, был сослан в полки полевые. Претерпел глад и хлад, обнищал и пришел на Москву в лаптях. Христовым именем побираясь... Ведаешь? - Не ведаю, - ответил Ромодановский и, вниз спустясь, исподнее натянул. - Всю жизнь ты врешь, Андрюшка, - заговорил вдруг просветленно. - У гроба блаженныя памяти царицы Екатерины Первыя возжелал ты нынешнего царя от престола отшибить. Ибо в головы отсечении отца его, царевича Алексея, ты участвовал. А посему тебе карьер ныне закрыт, и вот ты ползаешь да плачешься... Ушаков не обиделся: - А что ты, князь, из баньки-то, домашние сказывают, кой денек уже не вылезаешь? Сомлеешь ведь в жаре-то эдакой! Ромодановский с трудом повернул кочан головы своей: - Веред лечу... Вишь, как шею-то занял! Лаврушка Блументрост, архиятер государев, ножом хотел шею мне резать. Да я ему, живодеру, не дался... Душит он меня, веред-то, ой, как душит! - Хошь - так выдавлю? - И Ушаков кулаки сдвинул, показывая, как следует дрянь из нарывов выпускать. - Повременим, - отвечал Ромодановский. - Сначала давай с Ивашкой спознаемся (и вытянул из-под лавки "Ивашку" - громадный штоф). Тройная! - князь-папа щелкнул ногтем по бутыли стекла зеленого, узорчатого... Старики были многоопытны. А всяк опытный человек знает, что перцовую (тройной выгонки) ничем не заешь, ничем не запьешь. Ты, милок, коли уж рискнул тройную выпить - то запивай ее просто хлебной водкой. Тогда она пройдет как по маслу, и тебе хорошо станет. |
