|
- Олигарх главный, - говорил впредь о Голицыне. - Но как бы не намудрил он чего... Все зло на Руси от аристократии следует. Опора престола есть шляхетство чиновное, служивое... Дмитрий Михайлович вызвал своего сына Сергея из Мадрида, где тот состоял посланником российским. - Сыне мой, - признавался старый верховник, - яко двуликий Янус, взираю я на Русь боярскую и Русь нынешнюю. Вижу выгоды немалые - в былом ее славном и в будущем, что станется не менее дивным! Но уже без немцев, без временщиков прихлебствующих. По мне, так всем куртизанам головы рубить надо... А царям пора уже воли поубавить! Таков был князь Дмитрий Голицын: мехи-то старые, но вино в них молодое (бродило вино это). *** Эх, немало кабаков на Руси, но краше нету московских! А кто позабыл их, тому напомню: Агашка - На Веселухе - Живорыбный - У Залупы - Под Пушкой - Каток - Заверняйка - Девкины Бани - Живодерный - Тишина и прочие (всех не перечесть). Нет страшнее кабака Неугасимого: укрылся он глубоко в земле, нет в нем окошек. Зато круглый год непрестанно, как в храме, горят в нем свечи, оттого-то и зовется он так - Неугасимый. Солдат-дезертир, баба-гуляка, лакей-утеклец, ярыга-пропойца, тать-ворон - все бывали в Неугасимом, всем было хорошо в полумраке. Даже нож не блеснет, когда сопитуху прикончат. Шито-крыто, в мешке продано, в темноте расплачивайся... В пятом часу утра (когда петушок только пропел) собирался народ. Кто выпить, а кто просто так - поглядеть, как другие пьют. Вошел старичок, по виду - странничек. Таких-то немало по Руси шляется. Вынул гривну" и на ту деньгу дал ему целовальник ковшичек гнутый, который мерою для вина служил. - Эвон, - зевнул с хрустом, - сам зачерпни... У бочки с белым толпился народ. Иные, винца зачерпнув, на икону глядя, давали клятву всенародную - не лиг более никогда, и пусть этот ковшичек, видит бог, станет последним. Иной же, кто денег не имеет, зипунишко смахнет с себя, кричит навеселе: - Эй, душа целованна, гляди - вешаю тебе на память! И для того был шест над бочкой: каждый пропитую лопоть на тот шест вешал. Соответственно и пил - во сколько целовальник "лопоть" его оценит. Старичок странник водочки себе зачерпнул, когда очередь подошла, и спокойно, с молитвами, отодвинулся. - Господи! - сказал. - Образумь меня, грешного... И надолго приник к ковшичку. Тут его, как водится, обступили: - Передохни, мила-ай. Лопнешь ведь... - Оставь... О-о-о, глонуть тока, с донышка бы мне! - Да не досасывай, или креста на тебе нету? Но старичок был не из робких. - Даром-то, - ответил, - угощают в бане угаром. Да и то, кажись, по дням субботним... Потом еще копеечку из порток вынул и требушинки попросил. Ел в аккурат - над кусочком хлебушка. В зубах он имел некоторый убыток. Но очень уж вкусно и приятно кушал старичок этот... - Ты быдто царь кушаешь, - засмеялись люди гулящие. Но из мрака кабацкого рыкнул кто-то, словно филин: - Царя не трожь... Или "слова и дела" не слыхивал? Расшибут тебе кости, обедня вам с матерью! - То вранье, - отвечали смело. - Нонешний государь добр, он Тайный приказ разогнал, а "слово и дело" уже не кричат. Говори, что замыслил, и Ромодановского с Ушаковым нам не бояться! Старичок требуху доел, а корочкой миску всю выскреб дочиста. - А ну, - хихикнул, - а ну ежели я крикну? Ась? Целовальник, однако, ему пригрозил: - Ты, убогонький, коли выпил лишку, так и ступай по святым местам. |
