|
- Еще когда на Киеве губернатором был, - говорил князь, - переводил с диалектов чужих. Сам-то я в языках иноземных мало смыслю, зато школяров киевских при себе содержал. Ели они в доме моем, пили и гадили. Терпел пакость эту, ибо школяры те знатно книгам переводы учиняли... Ну-ка, Емеля, покажи гостю! Емельян Семенов - без парика, в кургузом распахнутом кафтанчике, с пером за ухом - любовно перебирал библиотеку: - Вот и Макиавелли, и Пуффендорф... Это Гуго Гроция, Локк да Томазия несравненный - у нас все есть в Архангельском! На каждой книге у князя был особый ярлычок приклеен, чтобы не украли такие вот гости, как этот Татищев: "Ех bibliotheca Archangelina". Василий Никитич - жадно и цепко - полистал синопсисы да хронографы. Голицын на сундуке сидел. - Не токмо книгу читаю, - сказал он, - но и мыслю я! Оттого-то и не жду дня светлого. Вот кабы царям воли убавить! Хорошо было б, Василий Никитич... Одни временщики, сам ведаешь, чего стоят. Не помяни ко сну Малюту Скуратова да Басманова Данилу! А еще и пришлые: Монсы да Сапеги, Левенвольды да прочие... Раньше мы хоть пришлых не знали. Татищев прищурился - хитер он был, зубаст: - Что-то, князь, вы Генриха Фика не помянули? Старик Голицын с силой задвинул сундук в угол: - Генрих Фик - камералист "Камеральные науки - науки о государственных доходах." известный, конституций европских толкователь. При дворе шведском в шпионах; наших бывал и великую пользу принес России. Поболе бы нам Фиков таких иметь... - Помянем еще братца вашего, князя Василья Голицына, что при царевне Софье успех немалый имел, - подольстил Татищев. - Един он был, - отвечал верховник со вздохом. - Петр не знал его доброго сердца. Но я - чту! И когда-либо Русь еще помянет князя Василия добрым словом... Нет, не временщиком был подлым мой братец, а - головой Руси и мужем зрелым! - Временщики, приветной хозяюшка, - толковал Татищев, - токмо в республиках опасны, да! От аристократии же вред мне чудится, а монархия зато есть благо народное... Емельян Семенов усмехнулся кривенько, на Голицына глянув. - Народоправство! - вступил дерзко. - Вот корень времен грядущих, и в нем есть благо. Правление всенародное - избранное! - То не так, - возражал ему Татищев. - Россия к демократии неспособна, благодаря пространственности и лесов обилию. От монархии же умиляюсь я ежечасно! Голицын глядел из-под бровей глазами впалыми: - Ну а ежели монарх - дурак? И народу своему - вреден? И ежечасно людей тиранствует?.. Ты тоже умиляешься, Никитич? - А тогда следует верноподданным такого монарха за наказание божие почитать и терпеливо, не шумя, смерти его выжидать. Емельян Семенов захохотал, перо из-за уха выпало, а Голицын вдруг полез долой с сундука, застучал палкой: - Опричнина да приказ Преображенский... Канцелярия пытошная, Ромодановские да Ушаковы... Люди зверские в сане духовном - Питиримы да Феофаны! Куда их прикажешь девать, Никитич? Татищев не заробел. - Огонь пытошный не страшен, - сказал. - Ежели токмо поручена инквизиция государства человеку правил благочестивых. Да чтобы он в бога веровал. А злостные и неблагочестивые, в крови усладясь, сами утихают за старостью и болестями... - И так-то ты мыслишь? - вопросил старый князь. - Именно так, - отвечал Татищев. Тут Голицын плюнул прямо в лицо Татищеву. - Проглоти, пес! - сказал в бешенстве... Более в село Архангельское Никитич уже не наведывался. |
