|
Хатунь - Серпухов - Скопин - Лимоново - Чернь видели царя в этом походе своими глазами. Дальше, дальше! В леса берложные, в бурелом чащобный, в гугук совиный, туда, где лешие бродят... Одичалый и грубый, коронованный мальчик нехорошо ругался, капризничал, привередничал. Пробились на подбородке царя первые волосы, разило от него сермяжным потом, лошадьми, порохом да псиной. По вечерам - пьян! Так-то вот Петр охотился за зверьем, а Долгорукие охотились за царем... Затянуло Россию дождями, и когда раскисли поля, завернули обратно - на Москву. Громадные обозы трофеев тянулись за царем на подводах: кабаньи туши, медвежьи окорока, жалобные лани, пушистые рыси, горою лежали убитые зайцы, которым даже счет потеряли. А на въезде в Москву, у заставы, придворные поздравляли царя с богатой добычей. Петр вздыбил жеребца под собой и, оборотясь в седле, нагайкой указал на карету, спешащую за ним: - Дивную дичь затравил я: эвон везу двуногих собак! А в карете той ехала мать Долгорукая с тремя дочерьми. Так что молод-молод, но царь все понимал! *** Печально оголились леса, разволокло унылые проселки... По вечерам садились Долгорукие вокруг стола, рассыпали перед царем карты. Играли однажды в бириби - на поцелуи: кто выиграет, тот княжну поцелует. И конечно же, так сдали карту в марьяже, что его величество выиграл. Княжна Катерина уже и губы подставила - на, целуй! Но шлепнул царь карты и.., ушел. Колыхнулись свечи в высоких шандалах. Зловещее почудилось тут Алексею Григорьевичу, и тогда позвал он в Горенки двоюродного брата своего, князя Василия Лукича: дипломат тертый, иезуитством славен. Где, что, как - расспросил, сразу загорелся, и начал Лукич альянс любовный сколачивать крепко. Тому и природа способствовала: дожди все плыли, шумело в трубах, на двор не выйдешь, зато уютно сидеть во мраке. В туманных зеркалах ослепительно вспыхивали драгоценные камни, а матовая белизна плеч женских казалась точеной - словно мрамор... До чего же хорошо грезится о любви под тонкое пение флейты Иогашки Эйхлера! А княжна Екатерина Алексеевна, после казуса того с женишком цесарским, замкнулась. Повзрослела. Еще больше вверх вытянулась. На губах же ее - ухмылка, ко всему презренная. "Не привелось, - размышляла Катька, - графинею Миллезимо стать, так буду на Руси императрицей. И тот красавчик подползет, как миленький... Хорошо бы ему туфлю к носу приставить: целуй, невежа!" Василий Лукич научил племянницу свою - как девице вести себя в положениях заманчивых. Чего надо бояться, а чего не следует, коли попросят нескромно. Сначала Катька еще краснела, дядю слушая, а потом перестала... И часто встречался Петр с княжною в местах притемненных, где даже свеч не было. Но смутен был в эти дни князь Иван. - Гляди, сестрица, - сказал он как-то, - не обожгись. Негоже так: чужой грех с цесарцем царевым именем покрыть хочешь! Екатерина заголила перед ним грудь и шею свою: - Устала я от злодейств ваших! Не от тебя ли, братик, сине вот тут? Это за венца мово... А вот, гляди, от батюшки память! Это чтобы царицей я стала, всем вам на радость. А случись мне царицей быть, так я батюшку со света сживу... Тебя же, братец, в Низовой корпус сошлю - гнить тебе, Ванька, на Гиляни! - Гадюка ты, - сказал Иван, но отступился... В один из вечеров (уже похолодало) Алексей Григорьевич, прибаутничая, разливал вино. Петр чарку не взял - морщился. - Не лежит душа моя к винному питию, - сказал. - Ах, государь! - лебезил воспитатель. |
