|
.. Зато водка здесь крепкая! Писала она на Москву своему братцу - графу Петру Борисовичу Шереметеву: вышли мне сюда яблочков, хоть моченых, да пришли с оказией верной готовальню мою, посмотреть на нее желаю, а яблочком твоим, братик родный, слезу горькую закушу... Ничего ей брат не ответил: "слова и дела" боялся, мерзавец! А ведь тысячи душ крепостных имел - мог бы от богатств своих хотя бы яблочко сестре выслать... Наташа долго по этому случаю плакала, потом рукою повела крест-накрест, слоно брата навсегда для себя зачеркивая, и сказала тогда: - Апелляции из острога нету... Пользуйся, брат! Утром муж проснется с похмелья. Начинает старое поминать. Как жил. Какие кафтаны нашивал. Что съесть успел. Что выпить. - Хватит вам, сударь, тарелки да кубки пересчитывать, - вспыхивала Наташа. - Говорила я вам, чтобы в деревню ехать. От двора подалее. А ныне... Вот лежит дите мое! Уж как люблю его, один бог знает. А буди мне ведомо, что он, в возраст придя, ко двору царскому сунется, так мне легше его сейчас за ноги разболтать да - об стенку! Так и тарарахну насмерть! Только бы уверену быть, что окол престолов мои дети порхать не станут... В мире эвтом много занятиев для людей сыщется - более придворных полезнее! - Дура-а, - стонал князь Иван. - Ой и дура-а же ты... - Нет, сударь. Ошиблись: высокоумна я! Через стены острожные шла молва о Наташе, как о женщине в чести и разуме крепкой. Выйдет она на улицу, всяк березовец издали ей поклонится - и стар, и млад. Слова дурного о ней не придумаешь. По городу слухи ходили: - Наша императрица - курва самая последняя! Уж коли таку кротку бабу Наталью выслали, так, видать, в Рассей порядков не стало... Березов жил сам по себе: Петербург слишком далек, там престол, там перемены, там какой-то Бирен (значение которого до конца березовцы так и не понимали), там войны разные, а здесь снег да тишина.., рай. Ругай, круши, матери! Воевода Бобров не выдаст - свой человек. Закостенел, заберложил, бородой зарос (тоже яблочка лет с двадцать не кушал). Спасибо Тобольску: иной раз пришлют оттуда бочку с капустой квашеной, тут все накинутся с ложками, и в един час всю бочку - до самого дна - под водку стрескают! Хорошо жили.., тихо. Раздумчиво. Дай-то бог и далее так жить. - Нам Питерсбурх не в указ, - говорили березовские. - У нас Тобольск есть, а там губернатор... Ну и хватит нам'! А весна выдалась пригожая. Посреди острога был копан (еще Меншиковым) ставок, и слетались туда лебеди. Наташа кормила их хлебом, они ей свои шеи давали гладить. Экие умниды! А месяц май закатился над тундрами незаходным солнышком. Растеплело в краях березовских. На берегу речном размякли сугробы, из-под снежной замяти кресты выступили - князей Меншиковых да Долгоруких. - И в один из ден все опальное семейство потянулось гуськом из острога - пошли проведать папеньку с маменькой... Каково-то лежится им там? Первыми шли в паре Наташа с Иваном, и князь Иван, на диво трезвый, руку жены в своей руке держал и говорил слова хорошие: - Наташенька, ангел ты мой, прости меня... Ей-ей, слаб человек посередь страстей мирских. И только вот, на виду могил, от греха бежать желаю. Ах, синица ты моя! Люблю я тебя, Наташа... За ними, голову задрав, на солнце глядя, будто ястребица, шагала порушенная невеста царская Катька. У нее даже сейчас много всего было напрятано. Вот и сегодня убрала жемчугом копну волос своих, а на руке манжет имела особый, а в манжете том - медальон, на коем портрет царя покойного... Шли за Катькой братики - Николашка, Алешка, Санька и бубнили молитвы, спотыкаясь. |
