По батальону последние двенадцать часов ходили самые дикие слухи о предстоящем походе – что их вроде как выбрали для какой-то отчаянной и опасной операции. Вчера вечером сержант, прислуживавший в офицерском собрании, лично видел, как полковник граф Альдо Белли плакал от переполнявших его эмоций, когда чокался со своими младшими офицерами, выкрикивая боевой девиз их полка «Лучше смерть, чем бесчестье!», который, несомненно, великолепно звучит, когда в глотку залито изрядное количество кьянти, но оставляет ощущение полной пустоты в желудке, когда тебя поднимают в пять утра и дают на завтрак кусок черного хлеба и кружку не слишком крепкого кофе.

Третий батальон в полном составе пребывал в весьма трезвом состоянии, когда взошло солнце в слепящем, раскаленном докрасна ореоле, сразу же заставив всех снять шинели. Солнце карабкалось все выше по небосклону обжигающего ярко-синего цвета, и солдаты ждали, покорные как волы, запряженные в повозку. Кто-то однажды заметил, что война на девяносто девять процентов состоит из скуки и одного процента ничем не сдерживаемого ужаса. Третьему батальону предоставили возможность познакомиться с этими девяноста девятью процентами войны.

Незадолго до полудня майор Луиджи Кастелани отправил еще одного посыльного на квартиру полковника и на сей раз получил ответ, что граф уже проснулся и почти завершил свой туалет. И вскоре присоединится к своему батальону. Майор выругался с мастерством старого вояки и пошел своей раскачивающейся походкой по улице, рассчитывая заткнуть глотки многочисленным грубиянам, уже бормочущим всякие мятежные глупости во всей растянувшейся на полмили колонне грузовиков с закрытыми брезентом кузовами, в которых изнемогали от жары и потели на полуденном солнце его солдаты.

Граф явился прямо как солнце на рассвете, весь сияющий и радостный, в сопровождении двух капитанов, а впереди него вышагивал рядовой, несущий боевой штандарт, который граф придумал лично. Основу его составляли орлы римских легионов, дополненные раскрывшими клювы хищными птицами и украшенные шелковыми кистями.

Граф прямо-таки парил в облаке довольства и, полный доброжелательности, источал ароматы дорогого одеколона. Джино успел сделать несколько очень хороших снимков графа в обнимку с младшими офицерами; на одном из них он хлопал по плечу кого-то из старших сержантов. Простым солдатам он улыбнулся прямо как добрый папаша и, проходя вдоль колонны, только усилил их сплин несколькими банальными наставлениями о долге и жертвах во славу родины.

– Какое великолепное собрание истинных воинов! – сказал он майору. – Меня так и тянет запеть.

Майор Луиджи Кастелани в ответ только моргнул. Полковника частенько тянуло запеть. Он когда-то брал уроки у одного из самых известных музыкантов Италии и в молодости всерьез задумывался о карьере оперного певца.

Вот и сейчас он остановился, широко раскинул руки, откинул назад голову и запел глубоким, звучным баритоном. Младшие офицеры должным образом присоединились к нему, и взволнованный хор затянул «Ла Джовинеццу», маршевую песню итальянских фашистов.

Полковник медленно прошелся вдоль колонны, терпеливо дожидавшейся его на солнцепеке, время от времени останавливаясь и принимая картинную позу, а когда доходил до высокой ноты, поднимал правую руку, чуть касаясь средним пальцем кончика большого, тогда как другой рукой сжимал рукоятку украшенного драгоценностями кинжала у себя на поясе.

Песня закончилась, и граф воскликнул:

– Достаточно! Время выступать.