Эйвери, уже облачившись в фартук и надев кухонные рукавицы, вытащил из духовки чугунный сотейник. Потом водрузил его на деревянную подставку и медленно, миллиметр за миллиметром, поднял крышку. Торопясь домой, Эйвери заключил сделку с Провидением: он не будет спрашивать у Тима, кто звонил и о чем был разговор, а оно взамен проследит, чтобы рагу не перестояло. Эйвери сознавал, что ему потребуются сверхчеловеческие усилия, чтобы соблюсти условия сделки со своей стороны, а потому ощущал почти магическую уверенность, что другая сторона как минимум позаботится о сохранении своего доброго имени. Но, торопясь к дому по садовой дорожке, он почувствовал запах горелого, и вся его уверенность улетучилась. А когда он со страшными предчувствиями промчался через гостиную, то окончательно уверился, что все снова пошло прахом. Так оно и оказалось.

– На нем корка!

– Подумаешь. – Тим неторопливо вошел на кухню и взял штопор. – Перемешай все, да и дело с концом.

– Получилась какая то запеканка. О господи…

– Ради всего святого, перестань заламывать руки. Это всего навсего рагу.

– Рагу! Рагу!

– По крайней мере, теперь нельзя сказать, что во всем доме нет ни корки.

– Тебе только бы шутки шутить!

– Отнюдь нет. Я чрезвычайно голоден. А если ты так беспокоился, мог бы раньше уйти домой.

– А ты мог бы раньше прийти в театр.

– Я занимался бумажными делами. – Тим подавил раздражение в голосе и улыбнулся. Пока Эйвери в таком состоянии, сесть за стол не удастся до самой полуночи. – А звонили из антикварной лавки по поводу твоей скамеечки для ног, и еще Дерек Бэрфут напрашивался к нам на ланч в воскресенье.

– А а а… Спасибо. – Эйвери выглядел растерянным, успокоенным, благодарным и воодушевленным одновременно.

– Послушай. Почему бы не взять эту ложку с дырочками?..

– Нет! Ни в коем случае! – Эйвери заслонил собой сотейник, словно мать, обороняющая свое дитя от голодного зверя. – Я придумал кое что получше. – Он достал коробку с салфетками и аккуратно разложил полдюжины по многострадальной корке. – Корка к ним прилипнет, и я сниму ее лопаточкой целиком.

– По моему, наверху самое вкусное, – пробурчал Тим и направился в кладовку за вином.

Кладовка была владением Эйвери. Там имелась выложенная плиткой ниша с выходившим наружу зарешеченным окошком, благодаря чему в ней всегда было прохладно – превосходное место для хранения вина. Тесная кладовка, в которую было даже проведено электричество, ломилась от съестных припасов. Ореховое и кунжутное масло. Оливки, специи и пралине из Прованса. Анчоусы и проволоне; трюфели в маленьких баночках. Консервированные мидии и сычуаньский перец. Картофельная мука и горчица различных сортов. Вяленые окорока, водяные орехи и ветчина с морщинистой кожицей лакричного цвета, висевшая на потолке рядом с благоуханной салями. Миндальные бисквиты и булочки с корицей. Томатная паста и каштановое пюре, копченая рыба, чаячьи и чибисовые яйца, соус чили – такой острый, что о него можно было порезаться. Тим отодвинул горшок с персиками в бренди, достал бутылку и вернулся на кухню.

– Что ты открываешь?

– «Шато д’Иссан».

Покусывая свою пухлую нижнюю губу (капелька облегчения уже растворилась в море беспокойства), Эйвери наблюдал, как Тим вкручивает штопор, надавливает на хромированные рычажки и с негромким хлопком вытаскивает пробку. Эйвери считал этот хлопок вторым по красоте звуком (после звука расстегивающейся молнии), но с горечью подозревал, что Тим считает наоборот. Теперь, когда Эйвери любовался поблескивающими при свете лампы гладкими и шелковистыми волосками на запястьях своего возлюбленного и его изящными руками, которые наклоняли бутылку и наливали в бокал ароматное вино, у него в животе екало от знакомого смешанного чувства страха и восхищения.