— Не смей, ты, животное. — Странное дело, в сугубо мужском операторском коллективе Саша умел вовремя и к месту вставлять достаточно крепкие выражения. А сейчас — вялое «животное» само сорвалось с языка.

— Стоять смирно, — прохрипел второй бандит и обхватил Сашу за шею. — Стой, а то придушу. — Он тут же принялся приводить угрозу в исполнение. Серый же опять занялся Лизаветой. Очередная громкая пощечина. На скуле появился кровоподтек. Девушка с трудом удержалась на ногах.

— Ну что ж, предварительную часть будем считать завершенной, — остановил своих громил рыжий.

— Теперь вопросы.

Лизавета молчала. Ей было очень и очень страшно. Но страх перевешивало другое чувство, какое именно — она не могла понять.

— Чего молчишь? Или не все ясно?

Вместо Лизаветы ответил Саша Байков. Он, полузадушенный, оттащенный в дальний темный угол, — он единственный понял и догадался, что произошло с Лизаветой.

Избалованная родительской и бабушкиной любовью, привыкшая к мужскому вниманию и комплиментам, умевшая добиваться своего Лизавета, Лизавета и мысли не допускавшая, что ее можно избить или обидеть, Лизавета, которой все давалось легко, возмутилась. Пощечины, удары — все, что, по идее, должно было сломить ее волю, заставить подчиниться, разбудило в девушке звериную отвагу. Это была храбрость дикого зверя, так ведет себя лисица, попавшая в капкан и готовая собственную лапу отгрызть, но не покориться. Каким-то седьмым или восьмым чувством Саша понял все это за считанные минуты. И ответил:

— Она и так все рассказала. Все, что могла.

— А теперь расскажет то, что не может, — ухмыльнулся рыжий. Он по-прежнему неподвижно стоял на пороге.

— Подойди поближе.

Лизавета даже не пошевелилась. Серому пришлось волочить ее к начальнику.

— Так как вы договорились с тем типом, который сдал тебе интервью?

Опять молчание.

— Ты еще чего-то не поняла… Серый. — Серому не надо было приказывать дважды. Опять затрещина, опять пощечина. Из рассеченной губы потекла кровь.

— Козел, что ты делаешь! — Саша опять попробовал высвободиться из железных объятий второго «отморозка».

Ему это почти удалось. Но в возню вмешался первый, тот кого называли Могучий.

— Ты ответишь! Ответишь! — Рыжий по-прежнему не замечал опасного блеска Лизаветиного взгляда. Люди с такими глазами готовы умереть под пытками. Не из идейных соображений — у Лизаветы не было оснований защищать идеи «просто Павла», она их не знала. Презрение к мучителям, обратная сторона Стокгольмского синдрома, заставляло ее молчать. Молчать, когда молчание никак не могло считаться разумным.

— Серый, еще поддай, — посоветовал рыжий. Впрочем, его подчиненный вошел в раж и без всяких советов. Удары сыпались один за другим.

— Прекратите. Я знаю больше, чем она. — Саша крикнул из последних сил. Его душили по-настоящему.

— Ты… — Рыжий задумался… — А что ты можешь знать?

— Пусть сначала этот твой прекратит.

— Да ты говори, если информация стоящая, он больше не будет.

— Она… — Саша Байков все же умудрился разжать пальцы бандита. Или тот сам ослабил хватку, услышав, что патрон заинтересовался словами пленника. — Мы смонтировали передачу. С интервью этого прокурора.