Он снова достал блокнот, сел в кресло у камина и продолжил чтение.

Она умудрилась сесть на диване, сползла на пол в свет парафиновой лампы. Встала перед ним, голая, руки связаны за спиной, так крепко, что от запястий к пальцем пробегали судороги.

– Ты убила человека, – сказал он, не поднимая взгляда.

Впервые эти слова произнес другой. Но теперь это не играло никакой роли.

– Все, что там написано, – правда, – услышала она собственный ответ.

– А теперь ты пообещаешь мне, что будешь молчать. И я выпущу тебя отсюда.

До такого она не додумалась.

– Я не могу тебя отпустить, – сказал он твердо. – Я был здесь в твой прошлый приезд. Хотел выяснить, знаешь ли ты что‑нибудь. Тогда я тебя отпустил, но теперь – нет. Не хочу тебя дурачить. Буду с тобой честным. Ты никогда больше отсюда не выйдешь. – Он бросил блокнот в камин. – Понимаешь?

Лисс смотрела, как маленький огонек начал окутывать красную плюшевую обложку.

– Не из‑за Ильвы Майлин больше не могла жить, – сказал он тусклым голосом. – Йо и Куртка заключили пакт. Лучше умри, но никто об этом не должен узнать.

Рядом с горящим блокнотом Лисс увидела остатки другой обложки. «Шандор Ференци», – прочитала она. Содержимое превратилось в рулон пепла.

– Майлин это выяснила, – пробормотала она.

– Она никогда не сдавалась, – отрезал Вильям. – Все спрашивала и спрашивала, кто такой Куртка.

Лисс попыталась удержать остатки мыслей, норовивших уплыть куда‑то далеко, прочь от этой комнаты, от камина, пыли и холодной древесины – всех запахов, которые останутся после нее и Майлин, после отца, который однажды, стоя у ее кровати, сказал, что должен уехать, после бабушки, которая искала здесь убежища, пока мир не пришел и не забрал ее.

– Майлин поняла, что Куртка – это Бергер.

Вильям долго молча смотрел на нее.

– Да, так, – ответил он наконец.

– Она хотела выдать тебя в «Табу». Она хотела нарушить пакт.

Вильям покачал головой:

– Я был дома у Бергера каждый день, после того как Майлин… пропала. В конце концов он понял, что с ней случилось. Даже захотел рассказать об этом перед камерой. Он был уверен, что контролирует меня. Я заставил его поверить, что приду на передачу и сознаюсь. Мы планировали это вместе. Шок‑ТВ. Он радовался, как ребенок. Жаль, пришлось лишить его этой радости.

Опьянение, в которое она погрузилась, было не похоже на привычное ей.

– Ты чокнутый, Вильям, – прогнусавила она. – Ты – чокнутый кусок говна.

В своем отстранении она поняла, что именно этого он и ждал – что она его разозлит. Он вскочил, подтащил ее к стулу за волосы. На краю камина лежал моток веревки, он обмотал ее вокруг талии, затянул грудь и завязал веревку за спинкой стула. Из свободного конца он сделал петлю, которую надел ей через голову.

– Ты такая же, как они! – зарычал он. – Не буду скучать по тебе.

Она закашляла.

– Майлин делала все, чтобы тебе помочь, – произнесла она. – Майлин заботилась о тебе.

Он присвистнул:

– Она обманом заставляла меня говорить. И пока я говорил, сидела и гладила меня. Раздевала меня. Приводила меня в кабинет.

– Ты лжешь. Майлин так никогда не делала.

Он затянул петлю на ее шее:

– Может, твоя сестра была далеко не такой святой, как ты думаешь.

– Но она же была с тобой, – откашлялась Лисс. – Вы же собирались пожениться.

Его глаза расширились и почернели.