Лисс не хотела больше об этом слушать.

– Та девушка из Бергена, – сказала она, – Ильва Рихтер. Зачем Вильям нашел ее через семь лет после поездки на Крит? Он связывался с ней в промежутке?

Викен развел руками:

– Пока неизвестно, получим ли мы ответ на это в ходе следствия. Все равно что‑то останется непонятым.

«Нам приходится смириться со многим», – подумала Лисс, когда инспектор собрался уходить. В тот день, проснувшись в больнице, она поняла, что поквиталась сама с собой. Она была на пути к смерти, но осталась в живых. В последующие дни, когда она сидела и смотрела из окна одним здоровым глазом, это чувство ослабевало. Потому как что же это были за счеты, которые она сводила? Значит ли это что‑нибудь для Зако или его семьи, что ее саму чуть не убили?

В какой‑то момент, когда инспектор Викен стоял, держась за ручку двери, Лисс была готова выпалить все, что случилось на Блёмстраат. Она открыла рот, чтобы рассказать, но вдруг решила: пусть никто не знает. Надо нести это в одиночку. Жить в одиночку.

Зашла медсестра. Она постучалась, уже закрывая за собой дверь:

– У вас все есть, Лисс?

Она произнесла ее имя, будто они были старыми приятельницами, встретившимися снова. Кстати, она была санитаркой. Полненькая, с острым взглядом, но вышколенно дружелюбная.

Лисс не хотелось есть, и ей не нужна была ничья поддержка. Но она вспомнила, о чем может попросить.

Санитарка сразу же вернулась и положила на столик ручку и маленький блокнот.

Она сидит высоко над землей, голова почти упирается в облака. Она держится за его длинные волосы, словно за вожжи, но не может управлять, и вдруг ее кидают, и она парит по воздуху и несется к земле. Она вот‑вот разобьется, но ее ловят огромные руки. Они поднимают ее обратно на плечи. Она кричит и просит его перестать, но ее снова кидают и ловят. Снова и снова, ведь она и сама хочет только продолжать.

Это надо было написать в блокноте, который ты подарила мне, Майлин. И ни слова о том, что случилось в Амстердаме. Потому что оно началось не там. Все истории начинаются в другом месте. Может быть, у нашего озера или в доме в Лёренскуге, задолго до моего рождения. И так я могу пронести это с собой: писать об этом, не упоминая ни одним, словом. То, что случилось и могло случиться, что привело за собой другое, тени в тени, круги в кругах. Палец, опущенный в воду, вращает ее. Где‑то в холодной темноте я появилась.

Зазвонил телефон на стене. Она узнала голос санитарки:

– Звонит ваш молодой человек, перевести звонок?

Лисс зажмурила единственный глаз, потом рассмеялась:

– У меня нет никакого молодого человека.

– Он так сказал, когда я спросила.

Кажется, санитарка удивилась, но, ничего больше не объясняя, перевела звонок. Голос Йомара не был для Лисс неожиданным.

– Наглость – второе счастье? – проворчала она. – С каких это пор ты – мой молодой человек?

Она слышала, как он засмеялся:

– Это медсестра предложила. Я не смог назвать наши отношения. Пусть люди думают что хотят. Обычно это срабатывает.

– А почему, ты думаешь, я хочу с тобой поговорить?

– Я должен знать, как твои дела.

Она сидела в старом спортивном костюме, который Таге принес из дома. Штаны были коротки, а цвет ей нравился в шестнадцать лет. Она была неприбрана, ненакрашена, на голове повязка, закрывающая пол‑лица.

– Хорошо хоть ты не додумался сюда явиться, – сказала она обреченно. – Я сижу тут как одноглазый тролль.

– Отлично, я подожду до завтра.