– Мы уже туда ездили и искали, – ответил Вильям. – Там ее не было. Вчера вечером она должна была выступать по телевизору, но не появилась на программе, и никто ее не видел…

«Зако – сука, – пронеслось в голове у Лисс. – Он не мог так поступить. Я его убью».

– Чем я могу помочь? – выдавила она из себя. – Я на расстоянии больше тысячи километров.

Она стала судорожно нажимать на кнопки, чтобы разорвать соединение, ей срочно надо было найти укромное место.

Парень сестры тяжело дышал в трубку.

– Мы ночью звонили в полицию. Я сейчас туда поеду. Хотел сперва поговорить с тобой. Она же говорила, что собиралась…

Свет в крошечной каморке изменился, стал проникать внутрь вещей, в раковину, зеркало, удаляться от нее.

– Если исчезнет Майлин, исчезну и я, – пробормотала она.

Когда она вошла, Вим говорил по телефону. Он показал куда‑то под окном в крыше, очевидно, хотел, чтобы она там встала. Она же стояла в дверях туалета и вертела в руках свой телефон. Никаких звонков от Майлин не было. Только три от матери, на которые она не ответила. Она сползла вниз по стене, шершавой, царапавшей спину. Села и принялась мусолить сигарету. Еще два сообщения от матери. На голосовую почту Первое: «Привет, Лисс, это мама. Сейчас четверг, двадцать три часа сорок три минуты. Пожалуйста, позвони мне, когда получишь это сообщение. Это важно». По‑деловому, как всегда. Но голос нетвердый. Лисс была не в состоянии слушать второе сообщение, но все‑таки не удержалась. Оно было отправлено утром: «Лисс, снова мама. Позвони мне. Это касается Майлин».

Она была в полном смятении. Вим стоял над ней и что‑то говорил. Что время уходит, что такса тикает, что он не дешевый фотограф, а она сидит тут и тратит его время впустую, будто он какой‑то кастрированный негр. Она оделась и пробормотала что‑то про несчастный случай. Очевидно, он ей поверил, потому что вдруг замолчал и только покачал головой.

– Завтра придешь готовой, – крикнул он ей вслед.

Декабрьский ранний день был до краев полон холодной влаги, набрасывавшейся на нее вдоль Лайнбаансграхт и морозившей ее текучим льдом, слой за слоем. Дорога вдоль канала была скользкой, но она крутила педали изо всех сил. Какая‑то женщина в пальто и широкополой шляпе стояла у перил дома‑кораблика и курила. Обернувшись, она помахала Лисс. Девушка прибавила скорость. Два старика ловили рыбу с моста. Один был в кепи и плевал в воду. Она тут же остановилась. Прислонила велосипед к перилам и взяла трубку.

– Это я. Лисс.

Какой‑то звук на том конце. Сначала она не поняла, что это.

Мать плакала. Лисс никогда не слышала, как она плачет. Она могла бы положить трубку. Уже узнала, что хотела. Что с Майлин что‑то случилось. Все изменилось, и больше никогда не будет как прежде. И во всей этой прогорклости, к которой она не смела притронуться, было что‑то похожее на облегчение.

– Как долго ее уже нет? – услышала она собственный голос.

Из несвязных слов Лисс поняла, что уже почти сутки. То же говорил и Вильям.

– Что нам делать, Лисс?

Мать никогда не задавала таких вопросов. Уж точно не ей, Лисс. Она сама отвечала на такие вопросы. Говорила, что делать. Всегда на шаг впереди, подготовленная от и до. А теперь она не может даже внятно говорить и только без конца повторяет эти слова: «Что нам делать? Что нам делать?»

– Я перезвоню, – сказала Лисс и прервала разговор. Но это был не разговор, а дырка посреди бела дня.

Пришла в себя от сигналящей машины.