Через четыре‑пять минут Куртка возвращается. Он несет две бутылки колы, дает одну Йо и снова погружается в свое кресло:

– Ее зовут Ильва.

– Кого?

Куртка ухмыляется:

– Девчонку, про которую ты рассказал. Ее зовут Ильва Рихтер. Я просто спросил на ресепшене.

Глаза Йо сужаются до двух щелочек.

– Я подумал, могу тебе помочь для начала, – добавляет Куртка уже другим тоном, наверное заметив, как Йо забеспокоился. – Девчонки – это здоровый интерес. Гораздо лучше спорта, домашней работы и походов.

Йо снова успокаивается. Куртка – крутой чувак. Хотя как‑то не верится, что ему есть дело до двенадцатилетки, с которым он ведет такие разговоры. И это не просто болтовня, все по‑серьезному. О вещах, имеющих значение. И Йо не приходится думать, что мамаша и Арне обсераются при всех в ресторане. Он – не они. И пошли они на фиг.

*

Он идет по песку. Песок обжигает, но он этого не чувствует. Белый свет проникает повсюду. Ильва Рихтер идет рядом. На ней бикини с красными сердечками. «Я знаю место, где никто нас не увидит, – говорит она. – Пещера, где мы можем быть одни». Они идут на самый край пляжа. Вокруг растут цветы прямо на песке. «Как что‑то может расти здесь?» – спрашивает Ильва. На это Йо нечего ответить, а может, ни о чем она и не спрашивает, а прижимается к нему, и он ее обнимает за голые плечи.

В эту секунду он слышит бряканье ключей за дверью. Он хватает полотенце и оборачивает вокруг себя. В дверях, опираясь на косяк, стоит мать.

– Привет, дружок, – улыбается она и щурится, вглядываясь в него. Бретелька на платье у нее запачкана чем‑то красным. – Ты что сидишь в темноте?

В ответ он корчит рожу.

– Немного устала, – объясняет она и скидывает босоножки на шпильках.

Она вынимает бутылку воды из холодильника, наливает в стакан, пьет. Из уголков рта вода стекает в обгоревшую на солнце ложбинку на груди.

Потом она заходит в гостиную, походя гладит его по волосам, наклоняется над Нини, прислушивается к ее дыханию, снова оборачивается, оказавшись вплотную к нему:

– Как хорошо, когда есть такой старший брат.

Слова немного плывут, но она пьяна еще не в дрова. Она слегка обнимает его, целует в щеку. Дыхание отдает вином, а духи – сиренью. Он выворачивается, но не грубо.

Она идет в туалет. Долго писает. Спускает, моет руки. И тут же опять заглядывает в комнату:

– Ты так весь вечер думаешь просидеть в темноте?

Он пожимает плечами:

– Здесь, кажется, не одна комната.

– Зайди ко мне ненадолго. Иногда нам бывает нужно поговорить.

Он идет за матерью. Она собирает одежду с кровати, трусы и майки и мокрый купальник, вешает все на крышку чемодана в углу, ложится на покрывало. Йо прислоняется к стенке.

– Садись, – говорит она и хлопает рукой по краю кровати.

Так он и делает. Не смеет сказать, что думает о ее пьянстве и о том, как они обсераются перед людьми.

– Ты – хороший мальчик, Йо, – говорит она снова, а ему хочется попросить ее заткнуться. Или объяснить, что она от него хочет. – Знаешь, последнее время было непростым, – говорит она.

И он все знает. И ничего. И знать ничего не хочет. Он боится того, что может случиться, начни она об этом говорить.

– Быть на моем месте не всегда легко, – говорит она, а он снова хочет встать, по голосу слышно, что она вот‑вот заноет. – Ты многого не знаешь, Йо. – Она гладит его по затылку. – Обними меня, – говорит она.

Его тошнит от одной только мысли наклониться над ней.