— Да кто у него там?

— Я тебе уже надоел?

— Не скажу.

— Значит, надоел.

— Наоборот.

— Честно? Наверное, журналист. Я когда на речку уходил, он у него еще торчал. Книгу про деда пишет.

— Как замечательно.

— Понимаешь, он всю жизнь прожил в подполье, донельзя засекречен. Ну, тут шлюзы распахнулись… Я все это не одобряю, мне, например, пошлая слава не нужна.

— Почему пошлая?

— Потому что прошлая. Тайная власть куда интересней.

— Ты тоже будешь ученым?

— В свое время дед решил: никакого подполья. Я в МГИМО учусь.

— Тоже неслабо.

— А, говорильня. Так ты останешься?

— Не знаю. Еще надо с дедушкой познакомиться.

— Тут все от меня зависит. Лишь бы тебе у нас понравилось.

— Мне нравится. — Она подняла голову, засмотрелась на молодой месяц, а он смотрел на ее лицо.

— О чем задумалась?

— Знаешь сказку «Аленький цветочек»?

— Ну.

— Моя любимая в детстве. Вдруг вспомнилась.

— Неожиданные у тебя ассоциации.

— Ага. Мне мама тыщу раз рассказывала. И всегда представлялся вот такой сад, дремучий, как лес.

— Да он не дремучий, это в темноте.

— Пусть. В саду родник, а возле невеста в белом на коленях стоит, ей грозит гибель.

— Но она жива? Или уже нет?

— Я же говорю: грозит гибель, жива. Она прячется от чудовища, а рядом растет цветочек, алый, как кровь.

— У Аксакова не совсем так.

— Мне так представлялось. Мы подбегаем к невесте и спасаем ее.

— А кто была твоя мама?

— Воспитательница в детском саду. А папа офицер.

— Ты в общежитии живешь?

— Мы москвичи, у меня квартира на Большой Полянке.

— А, так у тебя все в порядке… — протянул Саша чуть не разочарованно. — Я думал, ты сиротка бездомная.

— И тебе захотелось стать благодетелем?

Он не ответил, прислушиваясь: из глубины дома донеслись шаги, скрипы, стук.

— Спускаются. Это дедушкина палка стучит.

Оба встали. Анна взволновалась отчего-то. Веранда внезапно засветилась разноцветными стеклами, усиливая ощущение сказки, на просторном крыльце возникли двое: высоченная грузная дама, настоящая великанша, неопределенных лет (пучок на голове линяло-песочного цвета, розовощекое лицо, длинное темное платье) и худощавый седой старец в изысканно-старомодном белом костюме (могучий лоб с высокими залысинами, мощный подбородок, «ученая», мичуринская бородка, великолепная трость с набалдашником в виде морды фаустовского пуделя с крошечными рожками).

Старик благосклонно заулыбался, дама суровым басом поздоровалась — пара с медлительной величавостью прошествовала к калитке, королевским шлейфом прошелестели слова:

— И каков же мыслится объем будущего шедевра?

— Об этом рано говорить, Софья Юрьевна. Я дал только первое интервью.

Голоса угасали по мере удаления. Анна — быстрым шепотом:

— Это журналистка, да?

— Дедушкина ученица… бывшая, конечно. Тот еще подарочек.

— Женщина-физик?

— Казалось бы, «две вещи несовместные», однако факт — ученый-ядерщик.

— Ничего себе!

— А, эти пигмеи жили за счет дедушкиного гения.

Через минуту академик приблизился к ним, стуча тростью о гравий, лицо искажено какой-то больной гримасой.