Изменить размер шрифта - +
И почувствовал себя обманутым. Муха, жуж­жа, улетела. Борис провел рукой под рубашкой и погладил шрам, который прочертил его живот на уровне паха; он любил трогать этот маленький рубец плоти. Он смотрел на потолок, он гладил шрам, и на сердце у него было тяжело. В палату вошел Франсийон, направился к Борису, нето­ропливо шагая между пустыми койками, и вдруг остано­вился, разыгрывая удивление.

— Я тебя искал во дворе.

Борис не ответил. Франсийон негодующе скрестил руки.

— Два часа дня — а ты еще в постели!

— Я сам себе надоел, — сказал Борис.

— У тебя хандра?

— Никакая не хандра, просто я сам себе надоел.

— Не переживай. В конце концов это закончится.

Он сел у изголовья Бориса и начал скручивать папиро­су. У Франсийона были большие глаза навыкате и нос, как орлиный клюв; вид у него был свирепый. Борис его очень любил: иногда, едва взглянув на него, он разражался без­умным хохотом.

— Ждать недолго! — сказал Франсийон.

— А сколько?

— Четыре дня.

Борис посчитал по пальцам:

— Получается восемнадцатого.

Франсийон в знак согласия что-то пробормотал, лизнул клейкую бумагу, закурил папиросу и доверительно накло­нился к Борису.

— Здесь никого нет?

Все койки были пусты: люди были во дворе или в городе.

— Как видишь, — сказал Борис. — Разве что шпионы под койками.

Франсийон нагнулся ниже.

— В ночь на восемнадцатое дежурит Блен, — объяснил он. — Самолет будет на площадке, готовый к отлету. Он нас пропустит в полночь, в два часа взлетаем, в Лондоне будем в семь. Что скажешь?

Борис ничего не ответил. Он щупал шрам и думал: «Они везучие», и ему становилось все грустнее и грустнее. Сей­час он меня спросит, что я решил.

— А? Ну? Так что ты об этом думаешь?

— Я думаю, что вы везучие, — сказал Борис.

— Как везучие? Тебе остается только пойти с"нами. Ты же не скажешь, что это для тебя неожиданность? Мы ведь тебя предупредили.

— Да, — признал Борис. — Это так.

— Так что же ты решил?

— Я решил: черта с два, — с раздражением ответил Бо­рис.

— Однако же ты не собираешься оставаться во Фран­ции?

— Не знаю.

— Война не закончена, — упрямо сказал Франсийон. — Те, кто говорит, что она закончена, трусы и лжецы. Ты должен быть там, где сражаются; ты не имеешь права ос­таваться во Франции.

— И ты меня в этом уверяешь? — горько спросил Бо­рис.

— Тогда решай.

— Подожди. Я жду приятельницу, я тебе об этом гово­рил. Решу, когда ее увижу.

— Тут не до приятельниц: это мужское дело.

— Сделаю, как сказал, — сухо промолвил Борис. Франсийон смутился и замолчал. «А вдруг он решит,

что я их выдам?» Борис заглядывал ему в глаза, пока не увидел на лице Франсийона доверчивой улыбки, которая его успокоила.

— Вы прилетите в семь? — спросил Борис.

— В семь.

— Берега Англии по утрам должны быть восхититель­ны. Со стороны Дувра там большие белые утесы.

— Да, — подтвердил Франсийон.

— Я никогда не летал самолетом, — сказал Борис. Он вынул руку из-под рубашки.

— Тебе случается чесать шрам? -Нет.

— Я свой все время чешу: это меня раздражает.

— Если вспомнить, где расположен мой, — сказал Фран­сийон, — мне было бы сложно чесать его на людях.

Наступило молчание, потом Франсийон продолжил:

— Когда придет твоя приятельница?

— Не знаю.

Быстрый переход