И почувствовал себя обманутым. Муха, жужжа, улетела. Борис провел рукой под рубашкой и погладил шрам, который прочертил его живот на уровне паха; он любил трогать этот маленький рубец плоти. Он смотрел на потолок, он гладил шрам, и на сердце у него было тяжело. В палату вошел Франсийон, направился к Борису, неторопливо шагая между пустыми койками, и вдруг остановился, разыгрывая удивление.
— Я тебя искал во дворе.
Борис не ответил. Франсийон негодующе скрестил руки.
— Два часа дня — а ты еще в постели!
— Я сам себе надоел, — сказал Борис.
— У тебя хандра?
— Никакая не хандра, просто я сам себе надоел.
— Не переживай. В конце концов это закончится.
Он сел у изголовья Бориса и начал скручивать папиросу. У Франсийона были большие глаза навыкате и нос, как орлиный клюв; вид у него был свирепый. Борис его очень любил: иногда, едва взглянув на него, он разражался безумным хохотом.
— Ждать недолго! — сказал Франсийон.
— А сколько?
— Четыре дня.
Борис посчитал по пальцам:
— Получается восемнадцатого.
Франсийон в знак согласия что-то пробормотал, лизнул клейкую бумагу, закурил папиросу и доверительно наклонился к Борису.
— Здесь никого нет?
Все койки были пусты: люди были во дворе или в городе.
— Как видишь, — сказал Борис. — Разве что шпионы под койками.
Франсийон нагнулся ниже.
— В ночь на восемнадцатое дежурит Блен, — объяснил он. — Самолет будет на площадке, готовый к отлету. Он нас пропустит в полночь, в два часа взлетаем, в Лондоне будем в семь. Что скажешь?
Борис ничего не ответил. Он щупал шрам и думал: «Они везучие», и ему становилось все грустнее и грустнее. Сейчас он меня спросит, что я решил.
— А? Ну? Так что ты об этом думаешь?
— Я думаю, что вы везучие, — сказал Борис.
— Как везучие? Тебе остается только пойти с"нами. Ты же не скажешь, что это для тебя неожиданность? Мы ведь тебя предупредили.
— Да, — признал Борис. — Это так.
— Так что же ты решил?
— Я решил: черта с два, — с раздражением ответил Борис.
— Однако же ты не собираешься оставаться во Франции?
— Не знаю.
— Война не закончена, — упрямо сказал Франсийон. — Те, кто говорит, что она закончена, трусы и лжецы. Ты должен быть там, где сражаются; ты не имеешь права оставаться во Франции.
— И ты меня в этом уверяешь? — горько спросил Борис.
— Тогда решай.
— Подожди. Я жду приятельницу, я тебе об этом говорил. Решу, когда ее увижу.
— Тут не до приятельниц: это мужское дело.
— Сделаю, как сказал, — сухо промолвил Борис. Франсийон смутился и замолчал. «А вдруг он решит,
что я их выдам?» Борис заглядывал ему в глаза, пока не увидел на лице Франсийона доверчивой улыбки, которая его успокоила.
— Вы прилетите в семь? — спросил Борис.
— В семь.
— Берега Англии по утрам должны быть восхитительны. Со стороны Дувра там большие белые утесы.
— Да, — подтвердил Франсийон.
— Я никогда не летал самолетом, — сказал Борис. Он вынул руку из-под рубашки.
— Тебе случается чесать шрам? -Нет.
— Я свой все время чешу: это меня раздражает.
— Если вспомнить, где расположен мой, — сказал Франсийон, — мне было бы сложно чесать его на людях.
Наступило молчание, потом Франсийон продолжил:
— Когда придет твоя приятельница?
— Не знаю. |