— Ничего я не хочу, мудил о!

— Хочешь! Ты хочешь в солдатики поиграть.

— И то лучше, чем обделываться, как ты.

— Слыхали: я обделываюсь, потому что сказал, что французская армия получила взбучку.

— А ты уверен, что французская армия получила взбуч­ку? — заикаясь от гнева, спросил Пинетт. — Ты что, по­священ в тайны главнокомандующего, генерала Вейгана?

Лонжен заносчиво и устало улыбнулся:

— Кому нужны тайны главнокомандующего: половина войск беспорядочно отступает, а другая окружена; тебе этого мало?

Пинетт рубанул воздух рукой:

— Мы перегруппируемся на Луаре, а в СЬмюре соеди­нимся с Северной армией.

— Ты в это веришь, умник?

— Так мне сказал капитан. Спроси у Фонтена.

— Северной армии придется повертеться, потому что у них на хвосте боши. А что до нас, то мы вряд ли с ними встретимся.

Пинетт исподлобья посмотрел на Лонжена, тяжело ды­ша и топая ногой. Он сердито тряхнул плечами, как бы намереваясь сбросить ношу. Наконец он зло и затравлен­но проговорил:

— Даже если мы отступим до Марселя, даже если пере­сечем всю Францию, останется Северная Африка.

Лонжен скрестил руки и презрительно улыбнулся:

— А почему не Сен-Пьер и Микелон1, болван?

— Ты себя считаешь умником? Скажи, ты себя счита­ешь умником? — спросил Пинетт, наступая на него.

Шарло бросился между ними.

— Ну! Ну! — сказал он. — Вы что, собираетесь ссорить­ся? Все согласны, что война ничего не решает и что вооб­ще больше не нужно воевать. Бог нам в помощь! — вос­кликнул он пылко. — Вообще никогда!

Он напряженно смотрел на всех, он дрожал от страсти. Страсти всех примирить: Пинетта и Лонжена, немцев и французов.

1 Острова у восточного побережья Канады, колонии Франции.

— Наконец, — почти умоляющим голосом сказал он, — нужно суметь с ними поладить, они ведь не собираются всех нас уничтожить.

Пинетт обратил свое бешенство на него:

— Если война проиграна, то лишь из-за таких, как ты. Лонжен ухмылялся:

— Еще один никак не поймет.

Наступило молчание; потом все медленно повернулись к Матье. Он этого ждал: в конце каждого спора его делали арбитром, так как он был самый образованный.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Пинетт. Матье опустил голову и не ответил.

— Ты что, глухой? Тебя спрашивают, что бы об этом думаешь?

— Ничего, — ответил Матье.

Лонжен пересек тропинку и стал перед ним:

— Как — ничего? Преподаватель все время думает.

— Что ж, как видишь, не все время.

— Ты все-таки не дурак: ты хорошо знаешь, что сопро­тивление невозможно.

— Откуда мне это знать?

В свою очередь, подошел и Пинетт. Они стояли по обе стороны Матье, словно его добрый и злой ангелы.

— Ведь ты не пал духом, — сказал Пинетт. — Неужто ты считаешь, что французы не должны сражаться до конца?

Матье пожал плечами:

— Если бы сражался я, я мог бы иметь свое мнение. Но погибают другие, сражаться будут на Луаре, и я не могу решать за них.

— Вот видишь, — сказал Лонжен, насмешливо глядя на Пинетта, — бойню за других не решают.

Матье встревоженно посмотрел на него:

— Я этого не сказал.

— Как не сказал? Ты только что это сказал.

— Если бы оставался шанс, — промолвил Матье, — со­всем крохотный шанс...

— И что?

Матье покачал головой:

— Как знать?..

— И что же это означает? — спросил Пинетт.