Просмотрев документы, она вспомнила интересовавший нас период. Начало 1982 года было тяжелым. Обретались они тогда во временном помещении на Авенида‑да‑Либердаде, которое было просторнее офиса в Байше, но ненамного.

– Вы помните пятницу в апреле или в мае, – спросил я, – когда к вам заходила молодая женщина из юридической службы, которой требовалась подпись на документах? Дело было, по‑видимому, срочное, и она пришла в обед.

– Обычно с документами я посылала кого‑нибудь из наших сотрудниц.

– Она была блондинкой, не старше двадцати одного года.

– Да. Я ее помню, – сказала она. – Она вышла замуж за юриста, доктора Оливейру. Она была его секретаршей. Я вспоминала ее позавчера. Ее фотография мелькала в VIP. Она умерла, знаете?

– Приходила она в офис сеньора Родригеша в апреле‑мае тысяча девятьсот восемьдесят второго года?

Глаза секретарши за стеклами в золотой оправе заморгали.

– Да, приходила. Это было за неделю до ее свадьбы. Тогда не нашлось человека, с которым можно было бы послать бумаги, и она сказала, что отнесет сама. А потом она у нас больше не появлялась.

Я показал ей фотографию Терезы Оливейры, и она медленно кивнула.

– Она не так хорошо здесь выглядит, – сказала она.

43

Вторник, 24 ноября 199…

«Банку де Осеану и Роша».

Лиссабон.

Пообедать мы выбрались поздно. Зашли в ресторанчик на Авенида‑Алмиранте‑Рейш. Я заказал жаренного на гриле кальмара. Карлуш выбрал каракатицу в собственном соку, блюдо, которое моей жене, как она говорила, напоминало измазанный ваксой башмак. Мы выпили белого вина и завершили обед кофе.

– Может быть, вам стоило сказать Мигелу Родригешу, кто была эта женщина на фотографии, – сказал Карлуш, имея в виду Терезу Оливейру.

– Тогда мне пришлось бы разъяснить ему все, – сказал я. – А в тюрьме и без того тоскливо и одиноко. Мигелу Родригешу предстоит провести в тюрьме минимум двадцать лет за преступление, которого он не совершал. Мне он неприятен. Я считаю его плохим человеком и, возможно, больным. Но не мне отягощать его совесть, сообщая ему, что он развратничал с собственной дочерью.

Последовала долгая пауза. Карлуш помешивал кофе.

– Если он изнасиловал ее, почему она не подала на него в суд? – спросил он.

– Она была молоденькой девушкой. Через неделю должна была состояться свадьба. А к тому же это был тысяча девятьсот восемьдесят второй год. Правами женщин в Португалии тогда еще и не пахло. Тогда даже в Англии редкая женщина осмелилась бы привлечь к суду мужчину за изнасилование. Учти это. Это отразилось бы на ее браке, на делах ее мужа. Последовало бы долгое разбирательство, в результате которого, может быть, и состоялся бы процесс… А может быть, и нет. Она надеялась, что все это забудется, и, возможно, так бы и произошло, если б она не забеременела. Когда родился голубоглазый младенец… думаю, это был для нее тяжелый день.

Мы расплатились и, шурша сухой листвой под ногами, прошли к машине. Парк Арройуш был полон детворы. Дети с криками носились по дорожкам, вспугивая голубей, круживших над головами стариков, склонившихся над картами. Старики уже были в шапках.

– Таким образом, нам известен и мотив, – сказал Карлуш.

– Думаю, что не до конца, хотя нам и очевиден замысел этого человека: ему надо было во что бы то ни стало уничтожить Мигела Родригеша. Но есть и еще что‑то, нам неизвестное.

– Убийца?

– Его мы должны найти.

– Вы думаете, доктор Оливейра заплатил кому‑то за убийство?

– Кому‑нибудь вроде Лоуренсу Гонсалвеша?

– Возможно.