– Она… она… – Он запнулся, потому что водитель задней машины, выйдя, постучал мне в окно. – Она вернулась в школу.

Я сбросил с его плеча ремень, резко взял с места и тормознул. Он врезался головой в ветровое стекло. На лбу показалась кровь. Он тяжело откинулся на спинку кресла, ощупывая рану. Я вытащил фотографию и отвел его руки от лица.

– Скажи мне все, Валентин, и можешь убираться.

– Он предложил мне денег.

– О какой сумме речь?

– Первоначально это был миллион эскудо.

– Вот тебе и новый принтер.

– Но потом он предупредил, что мне может задать шороху полиция… и я запросил двойную цену.

– Хорошая сделка, Валентин, – сказал я. – А теперь скажи, что совесть твоя чиста.

– Я думал…

– Ты думал, что за такой подарок от тебя ничего не потребуют?

Подкатив к тротуару, я вышвырнул его из машины, пнув в тощий зад. Он скорчился на тротуаре, как побитая собака.

Я развернулся и по второму кольцу выехал на трассу, ведущую в Кашкайш. Я ехал в Кабу‑да‑Рока. Дорога шла в гору. Дом Фельзена четко вырисовывался в чистом морозном воздухе.

Фельзен сидел в своей лоджии, голова его свешивалась на грудь, как у подбитой птицы. Когда я сел рядом, он очнулся.

– А‑а… – протянул он, но назвать меня, видимо, затруднился.

– Инспектор Коэлью, – напомнил я, дав ему несколько секунд на то, чтобы усвоить информацию. – Кто ваш адвокат, сеньор Фельзен?

– Меня в чем‑то обвиняют? – спросил он после секундного замешательства. – По‑моему, в услугах адвоката я не нуждаюсь.

– А в тюрьме у вас он был?

– В этом не было нужды. Дело было сделано. Туда стоит лишь попасть, и сам дьявол тебя не вытащит.

– Ну а когда вы вышли?

– Несколько лет адвоката у меня не было. А потом появился один. А может, это я сам его нашел? Звали его…

Он попытался вспомнить имя, но не преуспел.

– Доктор Акилину Оливейра?

– Да, верно. Он был моим адвокатом лет… десять, кажется. А может, и сейчас он мой адвокат.

– Вы рассказали ему всю вашу историю?

– Да. Он очень внимательно меня слушал… Не очень характерно для адвоката. Они ведь обычно склонны поучать, не правда ли? Разъясняют закон, говорят, как все сложно и запутанно и что тебе без них не обойтись…

– Вы не рассказывали ему, что общались в тюрьме с политическим по имени Антониу Боррегу?

– Какой‑то политический несколько месяцев выносил парашу из моей камеры. Он расспрашивал меня об этой женщине. Раньше я помнил, как ее звали…

– Мария Антония Мединаш, – сказал я. – Во время последнего нашего разговора вы еще никак не могли вспомнить это имя. Не скажете ли, что хотел узнать о ней Антониу Боррегу?

– Он спрашивал, не видел ли я ее, не слышал ли о ней.

– А вы видели или слышали?

– Ну, я только знал, что она умерла.

– Каким образом?

– Ее убили… Или как там это называется у тюремщиков…

– Вы знали того, кто это сделал?

– Знал. Это Мануэл. Он же, видите ли, мой сын, незаконный сын. Но он не слышал меня, а на следующее утро ее вынесли из камеры, – сказал он и сморщился, словно готовый заплакать; но тут же я понял, что испытывает он не жалость, а отвращение. – Ее юбка вся промокла от крови… Когда ее волокли по коридору, за ней тянулся бурый след…

Он опять погрузился в дрему.