– Ах да, – вздохнул Чен с явным облегчением. – Вот это действительно интересное дело. Медицинским экспертом там была Каррачи; она сейчас занимается всеми странными случаями. Но, Сандра, мне что‑то подобная связь кажется очень надуманной, разве нет? Я хочу сказать, что этой женщине – как ее зовут?

– Кэти Хобсон.

– Просто похоже, что этот год для Кэти Хобсон не слишком удачен. Сплошная невезуха.

Сандра кивнула:

– Думаю, так оно и есть. И все же ты не против, если я заеду посмотреть на твои записи?

Чен снова чмокнул.

– Конечно же, нет, Сандра. Я всегда рад тебя видеть.

Питер терпеть не мог похорон, и не потому, что боялся мертвецов; невозможно было провести так много времени в больницах и не привыкнуть к виду смерти. Нет, невыносимы для него были как раз живые.

Во‑первых, лицемеры, которые, не видясь с дорогим усопшим годами, повылезли из кустов, когда покойному помощь уже не требовалась. Во‑вторых, плакальщики, люди, столь бурно предающиеся горю, что именно они, а не покойный, начинали привлекать к себе всеобщее внимание. Питер искренне сочувствовал близким родственникам, которым трудно было смириться с потерей дорогого им человека, но у него не хватало терпения выносить всяких там троюродных племянников или соседей, живущих в пяти кварталах от умершего и до тех пор истерически рыдающих на похоронах, пока их – ради этого они, собственно, сюда и явились – не окружала толпа утешителей.

Что же касалось его самого, то в подобных случаях, как, впрочем, и во всех других тоже, Питер старался держаться стоиком: он восхищался пресловутой твердой верхней губой своих британских предков.

Род Черчилл, как человек тщеславный, хотел, чтобы его хоронили в открытом гробу. Питер никогда этого не одобрял. Семилетним мальчиком он присутствовал на похоронах дедушки со стороны матери. Дедушка в кругу семьи славился своим длинным носом. Питер помнил, как, войдя в часовню, он увидел в дальнем углу гроб с открытой крышкой, причем единственное, что можно было разглядеть, остановившись у входа, это дедушкин нос, торчащий над краем гроба. По сей день всякий раз, когда он вспоминал о дедушке, первое, что всплывало в памяти, – длинный нос мертвеца, одинокий торчащий пик, направленный к потолку.

Питер огляделся. Часовня, в которой он находился сегодня, была отделана панелями из темного дерева. Гроб, похоже, был дорогой. Несмотря на просьбу вместо цветов сделать пожертвования в благотворительный Фонд помощи жертвам сердечно‑сосудистых заболеваний провинции Онтарио, там было много букетов и большой венок в виде подковы от учителей, с которыми работал Род. Должно быть, от Отдела физического воспитания – только эти невежественные ребята могли не сообразить, что подкова, которую принято дарить на счастье, – не самое уместное под ношение умершему.

Банни держалась стойко, и сестра Кэти, Марисса, похоже, тоже сохраняла самообладание, хотя то и дело всхлипывала. А вот о реакции Кэти Питер не знал что и думать. С бесстрастным лицом она кивком головы приветствовала людей, подходивших высказать соболезнования. У Кэти, плакавшей, когда она смотрела грустные фильмы или читала грустные книги, кажется, не нашлось слез для умершего отца.

Что же мы в итоге на сегодня имеем? Да, не густо, рассуждала сама с собой Сандра Фило. Две смерти. Одна – несомненное убийство; другая – пока не ясно.

Но к обеим имела отношение Кэти Хобсон. Кэти Хобсон, которая спала с убитым впоследствии Хансом Ларсеном. Кэти Хобсон, дочь Рода Черчилла. Да, конечно, Ларсен путался со многими женщинами. Да, конечно, Черчиллу было за шестьдесят.

И все же…

В этот день, закончив работу, Сандра поехала к дому Черчиллов на Бэйвью‑авеню, чуть южнее Стилз‑стрит.