– И все же мне хотелось быть в этом совершенно уверенным. – Он немного помолчал. – Ты помнишь Перри Мейсона? Не самый первый сериал с Реймондом Барром в главной роли, а недолго продержавшийся римейк, сделанный в семидесятых годах. Помнишь? В конце девяностых его снова показывали. Гарри Джордино играл Гамильтона Бергера. Этот вариант ты помнишь?

Двойник задумался.

– Да. Не слишком удачная постановка.

– Если честно, дрянь, – подтвердил Питер. – Но ты помнишь?

– Да.

– А ты помнишь, кто играл Перри Мейсона?

– Конечно. Роберт Кальп.

– Ты действительно можешь вспомнить его игру? Вспомнить эпизоды, когда он появляется в зале суда? Ты помнишь его в этой серии?

– Да.

Питер развел руками.

– Роберт Кальп никогда не играл Перри Мейсона. Это был Монте Маркхэм.

– В самом деле?

– Да. Я тоже думал, что это был Кальп, пока не прочитал статью о Маркхэме во вчерашнем номере «Стар»; он сейчас в городе, играет в театре «Роял Алекс» в пьесе «Двенадцать рассерженных мужчин». Но ты ведь можешь отличить друг от друга этих актеров, Маркхэма и Кальпа?

– Конечно, – ответил двойник. – Кальп играл в «Я шпион» и в «Величайший герой Америки». И кажется, в «Боб и Кэрол и Тэд и Элис». Великий актер.

– А Маркхэм?

– Добротный исполнитель характерных ролей; мне он всегда нравился. Правда, с сериалами ему не везло, хотя разве это не он около года играл в «Далласе»? А примерно в 2000 году он снялся в этом ужасном шоу с Джеймсом Кэри.

– Верно, – подтвердил Питер. – Вот видишь? У нас обоих сохранились воспоминания – ясные, четкие воспоминания – как Роберт Кальп играет роль, которую на самом деле исполнял Монте Маркхэм. Сейчас, конечно, ты переписываешь заново эти воспоминания, и теперь, я уверен, можешь мысленно увидеть Маркхэма в роли Мейсона. Вот так и работает наша память: мы запоминаем лишь столько информации, сколько необходимо, чтобы впоследствии реконструировать события. Опуская подробности, мы запоминаем только важнейшие куски информации и отмечаем изменения. Затем, когда нам требуется вспомнить какой‑нибудь эпизод, мы мысленно восстанавливаем его – и часто делаем это очень неточно.

– К чему это ты клонишь? – поинтересовался двойник.

– Да вот к чему, мой дорогой братец: насколько точны наши с тобой воспоминания? Мы перебираем в памяти все события, которые привели к измене Кэти, и обнаруживаем, что нам не в чем себя упрекнуть. Все сходится, все логично. Но действительно ли все так и было? Каким‑то способом, который мы предпочитаем не вспоминать, в какой‑то момент, который мы выбросили из нашей памяти, какими‑то поступками, надежно похороненными в нейронном цензурном кабинете, не сами ли мы толкнули ее в объятия другого мужчины?

– Я полагаю, – заметил двойник, – что если ты настолько вдумчив и самокритичен, чтобы задать подобный вопрос, то знаешь, что ответ на него скорее всего будет отрицательный. Ты очень заботливый и чуткий человек, Питер, – если только я вправе говорить это про себя самого.

Долгое время они молчали.

– Не очень‑то я тебе помог, верно? – спросил двойник.

Питер подумал.

– Нет, что ты, совсем наоборот. Я теперь чувствую себя намного лучше. Мне помогло то, что я смог выговориться.

– Несмотря на то, что ты, в сущности, разговаривал сам с собой? – удивился двойник.