Он забрался в фургон.

— Не о чем было волноваться.

Она задвинула панель.

— Ты был с этой китаянкой.

— Да.

Она придвинулась ближе.

— Я чувствую ее запах на твоей бороде.

Пастырь рассмеялся.

— Это чау-мейн. Я не успел умыться.

— Не смеши меня. Я могу различить запах сам знаешь чего и чау-мейн.

Он скинул китель, потом рубашку, сел на стул, чтобы снять ботинки.

— Ты ведь не ревнуешь, не так ли? — с упреком спросил он.

Она опустилась на колени, начала расшнуровывать ботинки.

— Нет. Я знаю, что это лишнее. Ревность — дурное чувство. Но мне хотелось быть с тобой.

— Ты и так со мной. Ты это знаешь.

Она сердито сдернула с его ноги ботинок.

— Мне этого говорить не нужно, Пастырь. Я не такая глупая девчонка, как остальные. Мне двадцать пять лет, и я знаю, что к чему. Они счастливы, ожидая своей очереди лечь рядом с тобой. Мне же этого мало. Я хочу, чтобы твой член выстреливал внутри меня, а не тыкался в какую-то китаянку.

Он пристально посмотрел на нее. Голос его изменился, стал холодным как лед.

— Это дурные мысли, Чарли.

Она заплакала.

— Я ничего не могу с собой поделать, Пастырь. Я так тебя люблю.

Он отвел ее руки от лица.

— Ты любишь Бога, Чарли. Бога, который есть во всех нас.

— Я знаю, — она кивнула, все еще всхлипывая. — Разве хотеть тебя — грех?

— Грех, если ты хочешь, чтобы я принадлежал только тебе.

Она уставилась в пол.

— Тогда я грешна.

Пастырь поднялся, посмотрел на сидящую на полу девушку.

— Ты должна молиться, чтобы Бог простил твои грехи.

— А ты меня прощаешь, Пастырь?

— Не мне даровать прощение, Чарли. Такое под силу только Богу.

Она потянулась к его руке, поцеловала ее.

— Извини, Пастырь.

Он поднял ее.

— А теперь иди спать. Скоро утро, а завтра у нас очень много дел.

Зайдя в переулок, сержант увидел, что боковая панель сдвинута. Он заглянул внутрь. Пастырь что-то писал, сидя за столом.

— Пастырь, — позвал сержант.

Тот поднял голову.

— Привет, сержант.

— Я вам не помешал?

Пастырь улыбнулся.

— Отнюдь.

— Могу я войти?

— Разумеется.

Сержант забрался в фургон. Посмотрел на лежащие на столе исписанные листки.

— Что вы пишете?

— Мою завтрашнюю проповедь.

— Я слышал вас вчера вечером. У вас серебряный язык, как говорили, когда я был маленьким.

Пастырь вновь улыбнулся.

— Легко повторять то, что нашептывает тебе Бог.

Сержант кивнул.

— Как идет сбор пожертвований?

— Очень хорошо. Мы уезжаем сегодня вечером и, я думаю, к этому времени наберем не меньше семисот долларов.

— Вы не остаетесь на завтра? — удивился сержант. — По воскресеньям на набережной больше всего пароду. Вы сможете собрать в два раза больше, чем в любой другой день.

Губы Пастыря опять разошлись в улыбке.

— По воскресеньям нельзя работать. На седьмой день Он отдыхал от своих трудов. И мы должны вернуться к воскресной службе.

— Но, раз уж вы здесь, нельзя же отказываться от таких больших денег.

— Нам столько и не нужно, сержант. Потребности наши минимальны. Основная причина нашего приезда — желание нести людям слово Божье.