|
Получается лестница с невообразимым множеством ступеней. Люди думают, что, когда у них возникает выбор, они что-то решают. Но свобода наших действий ограничена тем, что нам дано. Возможность выбора теряется в путанице поколений, и каждое действие в этой путанице еще больше порабощает, ибо сводит на нет всякую альтернативу и еще крепче привязывает тебя к стенам и заграждениям, из которых и состоит жизнь. Если бы тот умерший мог простить своему врагу неправду, которая с ним творилась, все было бы иначе. Правда ли, что сын вознамерился отомстить за отца? Правда ли, что умерший принес сына в жертву? Наши планы обоснованы неким будущим, а будущего мы не знаем. Мир ежечасно меняет очертания и формы в зависимости от того, что перевесит, и сколько бы мы ни пытались разгадать, какую форму он примет, мы не имеем такой возможности. А имеем мы только Закон Божий и благоразумие ему следовать, если захотим.
Маэстро наклонился вперед и сложил руки перед собой. Винный бокал у него был пуст, он взял его, поднял. — Тем, кто лишен зрения, — сказал он, — приходится полагаться на память о прошлом. Если я не хочу выглядеть глупо, пытаясь выпить из пустого бокала, я должен помнить, выпил ли я его весь или нет. Так и тот человек, который стал padrino . По тому, что я рассказал о нем, можно подумать, будто он умер старцем, но это не так. Он был моложе, чем я сейчас. Из моих слов выходит, что щепетильность, с которой он исполнял свой долг, была продиктована ему совестью, или ощущением прикованного к нему внимания мира, или и тем и другим. Но эта догадка быстро отпадает. Действия его были вызваны любовью к чаду, ставшему причиной его горя, если это было горе. А вы что об этом думаете? — Не знаю. — И я не знаю. Знаю только, что каждое действие, в котором нет сердца, в конце концов обнаружит свою тщетность. Каждое мелкое движение. Посидели в молчании. И во всем зале вокруг них стояла тишина. Джон-Грейди смотрел, как сливаются капли воды на стоящем перед ним запотевшем бокале, к которому он так и не притронулся. Слепой поставил свой бокал опять на стол и оттолкнул от себя. — Вы эту девушку очень любите? — Больше жизни. — Alcahuete тоже в нее влюблен. — Тибурсио? — Нет. Главный alcahuete . — Эдуардо. — Да. Посидели тихо. Во внешнем зале собрались музыканты, они уже раскладывали свои инструменты. Джон-Грейди сидел, глядя в пол. Немного посидев так, поднял взгляд: — Как вы думаете, старухе можно верить? – ¿La Tuerta? — Да. — О господи! — тихо произнес слепой. — Старуха все время говорит ей, что она удачно выйдет замуж. — Старуха — это же мать Тибурсио! Джона-Грейди так и отбросило на спинку стула. Он так и замер с ошарашенным видом. Смотрел при этом на дочь слепого. А она на него. Тихая. Добрая. Непроницаемая. — А вы не знали? — Нет. А она знает? Хотя что я говорю? Она-то, конечно, знает. — Да. — А она знает, что Эдуардо влюблен в нее? — Да. Музыканты завели какую-то простенькую барочную партиту. На выделенной для танцев площадке задвигались престарелые пары. Слепой сидел сложив руки на столе перед собой. — Она уверена, что Эдуардо убьет ее, — сказал Джон-Грейди. Слепой кивнул. — Вы тоже думаете, что он способен ее убить? — Да, — сказал маэстро. — Я верю, что он на это способен. — Поэтому вы и не хотите быть ее посаженым отцом? — Да. Именно поэтому. — Это навлекло бы ответственность и на вас. |
