|
В центре, там, где должно было находиться колесо, стояло что-то, похожее на песочные часы высотой с трехэтажный дом. Мощные колонны из полированной бронзы ограждали саму колбу - формы, может быть, не классической, но характерной, с перехватом посередине. Колба была абсолютно черной, без малейшего отблеска. Высокий туманный потолок заливал все голубоватым подменным светом. Возле стены местами стояли какие-то зачехленные механизмы. Диаметр помещения был метров тридцать, и никакого выхода из него видно не было.
ВИТО, ИЛИ САЙР КСИМЕН, ИЛИ ДАН, ИЛИ ДИМ ДИМЫЧ На завтрак были другие плоды, с хлебным и ореховым вкусом, и новое питье, похожее на молоко, но не молоко. Старуха, госпожа Моника, ела как птичка; Дан же ничего не мог с собой поделать. Ему с трудом удавалось держать себя в рамках приличий и не начать жрать, набивая рот и чавкая. Он слышал, что так бывает, но не думал почему-то, что такое может быть с ним. Это казалось непристойным и унизительным. Впрочем, старуха так не считала и явно была довольна аппетитом гостя. Гостя? Такой статус устроил бы его - если бы не был противоестественен. Впрочем, все, что произошло с утра вчерашнего, бесконечно далекого дня, было противоестественно. Пропажа Вирты, бег по остывающему следу, проход сквозь траву, капище лесных, желание убить… и - медленные сборы, будто что-то отводило мысль и взгляд, рысканье на тропе, хотя все было понятно, необыкновенная - и ожидаемая! - легкость прохода, какая-то неполная, кастрированная месть, невозможность убить… приветливость старухи, постыдный жор, чувства уюта и тоски, чужие сны и томящая боль в груди. Все, что происходило, происходило с ним - и не с ним, потому что он не узнавал сам себя. - Ты кушай, сынок, - сказала старуха. - Кушай, я еще принесу. Этого добра здесь - невпересчет. Вы там, небось, впроголодь живете? - Нет, - проглотив кусок, сказал Дан. - Не впроголодь… - и впился зубами в ароматную мяготь. - А вкусноты такой все равно нет, - уверенно сказала старуха. Дан кивнул. Не вяленая баранина и не лепешки на воде… - А вот не поверишь - все это при мне началось, - сказала старуха. - Я маленькая еще была, у брата жила. Брат работника держал, а работник руку имел, травы знал и шептать мог. И сделал работник садик, повязал его, и стал садик желания его исполнять. Ну, а ты знаешь - чем трава лучше, тем подход к ней деликатнее. А брат раз перепил - с мужем моим потомошним - и в садике том уснул. И все - высосала его трава. Долго найти не могли, думали - в город уехал. На пятый, что ли, день его работник-то как раз и нашел. Лежит вот такая куколка, с ладошку… С испугу хотели спалить садик, а война же шла, ну, и - не до того оказалось… И вот, видишь - расползлось. Теперь везде, считай, этот садик, а к добру это, к худу - не знаю. - И я не знаю, - сказал Дан. - Вчера еще знал, а сегодня уже не знаю… Если б людей деревьям не отдавали - кто бы против был? Старуха помолчала, глядя куда-то мимо Дана. В окно доносились детские голоса и тонкий - не собачий, а скорее, лисий - лай. - Никто ни в чем не виноват, - вдруг сказала она тихим чужим голосом. - Так вот живешь, живешь, а потом понимаешь - никто ни в чем не виноват. Убил бы ты меня - а виноват бы не был. И не убил - тоже не виноват. - Не понимаю, - Дан напрягся. - А никто не понимает, - сказала старуха. - Рожали нас, не спрашивали, хотим мы или не хотим. И мы рожаем, не спрашиваем. Так же и смерть принять… Пойдем, сынок. - К-куда? - поперхнулся Дан. |
