Он ни с кем не разговаривал с тех пор, как его привезли сюда. В Германию. Сестры говорили по-немецки, с ним обращались приветливо, ласково, как с обычным больным. Врач осмотрел его вчера, сказал, что у него, очевидно, последствия старой травмы, но сейчас мозговое кровообращение полностью восстановлено. Ситуация не совсем ясна, возможно потребуется консультация психиатра. И конечно, лечебная физкультура — он должен научиться двигаться заново.

Мартин ничего не ответил. Он хотел спросить врача об Индии, о том, когда его привезли сюда, но — не мог. Просто не мог. Не мог и отвечать на вопросы.

Он медленно выстраивал в мозгу непрозрачную стену, капсулируя нечеловеческие воспоминания своего недавнего бытия.

Он еще помнил спасение. Какие-то люди… чем-то странно похожие на Аманду — такие же красивые, с добрыми, сияющими глазами — возились вокруг него; его вынули из огромного прибора, напоминающего саркофаг, уложили на постель; за ним ухаживали, кормили с ложечки, меняли памперсы — он чувствовал позывы, но не мог сам попроситься в туалет.

Потом он заснул — а пришел в себя уже в этой, обычной немецкой больнице.

Страшно было спать. В сне он снова возвращался ТУДА. Мартин старался не спать как можно дольше, топорщил веки, массировал акупунктурные точки на пальцах и ушах — но все равно засыпал неизбежно. Чтобы через час проснуться от собственного вопля…

Ему давали седативное, и он засыпал крепко, без сновидений.

Днем он лежал без движения. Научился самостоятельно есть; поднос с едой подавали ему в постель. Научился знаком сообщать, когда ему нужно в туалет, а потом и нажимать кнопку вызова сестры, так что больше не приходилось лежать в мокрой прокладке.

Психиатр пытался поговорить с ним, но Мартин ничего не отвечал и смотрел на него безучастно, неподвижным взглядом. Тот что-то строчил в карточке, вздыхал и уходил не солоно хлебавши.

Мартину поставили телевизор в палату, и он с безразличным выражением, однако внимательно смотрел передачи.

Наконец случилось то, чего он ждал.

Открылась дверь, и в палату вошла Аманда.

Мартин встрепенулся и потянулся к ней навстречу. Аманда была такая же, как всегда — в джинсах, голубой рубашке и синем жилете, черные волосы забраны в хвост, глаза ласково сияют. Присела рядом с кроватью, на стул. Наклонилась, поцеловала его в губы. Прошептала.

— Привет.

Он смотрел на нее молча и настороженно.

— Я знаю, что произошло с тобой, — сказала она, — не надо рассказывать. Страшно?

— Да, — он наконец услышал собственный голос и испугался его.

— Это пройдет, — так же тихо продолжала Аманда, — я обещаю тебе. Это пройдет. Ты сильный, Мартин, и ты справишься. Мы могли бы стереть твою память о случившемся. Мы это сделали со всеми остальными — потому что очень трудно жить потом, помня такое. Но я попросила оставить тебе всю память. Так ведь лучше?

— Да, — снова сказал он. Почему-то казалось, что больше говорить не надо, она и так все понимает. Что лучше жить с болью — но помнить. Что нет ничего хуже, чем стать безвольной марионеткой на ниточках, что он устал так жить — не зная ничего о себе самом, пытаясь найти доказательства представленной ему лжи.

— Лжи больше не будет, — сказала Аманда, — поэтому я и попросила оставить тебе память. Я верю в тебя, Мартин. Я знаю, что ты сможешь жить так. Зная всю правду. И я расскажу тебе все остальное тоже.

Он по-прежнему молчал, глядя на нее. Было ясно, что говорить и не нужно.

— Твое тело теперь — новое и настоящее. И не думай, что ты клон и какой-то там не такой, что у тебя нет прав, как они говорили. Ты человек, Мартин. Ты более человек, чем многие, рожденные женщинами.