Творимир опустил голову, прикрыл глаза. Вспомнилось ему, толи где–то читанное, толи самим пережитое:

«Ослепительно яркий весенний день. Свет пышет везде: в воздухе, в ручьях, в последнем снеге; даже черные ветви пропитаны этим светом. Есть чувство сильного, творческого спокойствия. И еще мысль – сильная, как этот свет, вытесняющая все иные мысли:

– Да как же может быть какая–то злоба в человеке, когда мир так прекрасен?.. Как люди могут создавать оружие, которое всю эту красоту вмиг может уничтожить?.. Зачем им эти Огромные технологии, когда они не научились Любить друг друга?.. А человек, прежде всего, должен стать Человеком»

И вот стоял Творимир на стене, глаза прикрыл, голову опустил – вспоминал тот весенний свет, и жаждал, чтобы и вышки, и вся злоба разом исчезла: «Если этот мир родился из моего сознания, так пускай перестроиться в лучший…»

И, когда он поднял голову, то увидел, что и вражий лагерь, и осадные машины пропали. Но лишь на мгновенье – это, оказывается, ветер высокими столбами пыль поднял, закружил, повыл, но и унесся – пылевая завеса спала, и вот снова и лагерь, и осадные машины – они уже совсем близко.

– Да. Все верно… – устало прошептал Творимир. – Это мое желание от боли избавиться – как ветер, а мысли – пыль. Ведь в глубине моей все–время смятение, неуверенность, метания, порывы, жажды остаются… Если бы смог это преодолеть, стать как Анна… Раем бы все тогда стало… Но не могу – слаб. Стало быть, будем воевать, мучаться…

А за его спиной, во дворе трещал большой костер; над костром, привязанный толстыми канатами к шестам, надувался большой воздушный шар. И корзину сделали значительную – по крайней мере двести человек могли в нее набиться.

* * * 

Описание любой битвы возможно с двух позиций: либо с позиции участника сражения, либо – отстраненного наблюдателя – этакого божества войны рассеянного в воздухе.

В первом случае откроется лишь незначительная часть происходящего. Участник видит ту часть боли, злобы и страха, которая вьется вокруг него – он часто сам ничего не понимает, и превращается в тварь, которая только и думает, как бы сберечь свою жизнь. При этом и чувства и мысли предельно упрощаются – отрывистые, они хаотично мечутся вокруг спасения своей жизни.

Во втором случае возможна некоторая объективность: можно четко заявить, какой отряд куда пошел, кто кого зарубил, и какой момент в битве был переломным. Однако такой взгляд всегда преступно холоден – любая человеческая смерть, по сути – ни с чем несравнимая трагедия, а короткая строчка подобная: «при взятии того–того, того–то погибло столько–то…», похожа на скоропись бездушного железного механизма…

Хаос – самое емкое описание любой битвы. А битва с четко составленным планом – это хорошо описанный хаос. Но в любом случае: хаос остается хаосом.

* * * 

Осадные орудия приблизились настолько, что в них можно было метать стрелы. И метали. Наконечники стрел были пропитаны смолой – они врезались в башни, но те были чем–то пропитаны, и не загорались. Если же огонь все–таки появлялся – открывались маленький оконца, и из них ведрами выплескивалась заранее припасенная вода…

Метали стрелы и в тягловых мулов, но, те были защищены дубовыми досками и ничего не чувствовали. Когда их разделяло не более двадцати метров – ливанули котлы с кипящей смолой. Едкая, дымная жижа разлилась по земле, попала под копыта животных, и те заорали, задергались.