Последние слова были сказаны так неторопливо, так просто, что по спине Старика (вернее, по тому месту, где полагалось бы быть спине) пробежали мурашки.

— …Засим могу предложить каберне «Христианские братья» или совиньон «Мондави» — отличные вина, просто отличные; а если вам хочется чего-нибудь более старого (но, учтите, старое вовсе не обязательно более изысканное), я бы посоветовал взять бордо «Фор-де-ля-Тур» урожая 1972 года или бургундское «Ля-Таш» 1959 года по две тысячи восемьдесят долларов за бутылку. Это на десерт, а к ужину у нас имеется широкий ассортимент превосходных столовых вин.

Все это было произнесено без пауз, на едином дыхании.

— В нашем возрасте все вина кажутся молодыми, — улыбнулся Старик метрдотелю.

— Оценил вашу шутку по достоинству, — поклонился тот.

— А это не шутка, — пробрюзжал мистер Смит.

— Touche (фехтовальный термин), — откликнулся метродотель (надо же было что-то ответить).

— Принесите первую бутылку, на которую упадет ваш взгляд.

— Белого или красного? Старик покосился на соседа.

— А компромисса не бывает?

— Есть розовое.

— Отличная идея, — одобрил Старик.

Мистер Смит ограничился суровым кивком, и метрдотель удалился.

— На нас все пялятся, — прошипел Смит. — Зря мы сюда притащились.

— Напротив, — невозмутимо ответил Старик. — Зря они на нас пялятся.

Он поочередно воззрился на каждого из любопытствующих, и те один за другим отвели взгляд.

Ужин не удался. Сотрапезники так давно не вкушали пищи телесной, что пришлось все вкусовые ощущения разрабатывать заново. Перерывы между сменами блюд показались обоим слишком долгими, скоротать время помогла беседа, а беседовали они столь живописно, что вновь оказались в центре внимания. Запуганные Стариком посетители не осмеливались глазеть на собеседников в открытую, однако нет-нет да и посматривали туда, где под мизантропическим мраморным тритоном, плюющимся струйкой воды в мраморный фонтан, восседали старцы, похожие на два шатра — белый и черный. Атмосфера сгущалась, и даже пианист, существо в обычных обстоятельствах лочувствительное, не смог доиграть до конца свою «Гранаду» и сконфуженно удалился, вытирая потный лоб.

— Поговорим начистоту, — негромко, деликатно начал Старик. — Твоя последняя реплика, произнесенная перед тем, как мы покинули номер, тронула меня своей искренностью. Можешь относиться ко мне как угодно, но я не хочу, чтобы ты мучился.

Мистер Смит хохотнул — не столько иронически, сколько неприязненно. Однако сразу же вслед за тем посерьезнел и призадумался, подбирая нужные слова.

— Больше всего меня обижает мотивация твоего поступка. Она настолько очевидна! — изрек он наконец.

— Ты мне уже говорил это раньше, или я слышу подобное заявление впервые?

— Разве упомнишь? Мы столько веков не виделись! Может, и был такой разговор, но, по-моему, я все-таки проговариваю тебе этот выстраданный упрек впервые.

Старик решил прийти ему на помощь:

— Помню твой душераздирающий крик, когда ты полетел за борт. Это воспоминание преследовало меня потом долгие годы.

— Преследовало… — буркнул Смит. — Да уж, красиво получилось, ничего не скажешь. Я стоял к тебе спиной, разглядывал перисто-кучевое облачко, и вдруг, безо всякого предупреждения, сильнейший толчок, и я падаю! На земном языке, между прочим, это называется убийством.