Со встречного трамвая  6 свешивались пассажиры и указывали на мальчика пальцами. Утверждать не стану, но мне показалось, что торговка яблоками у дома  73 зарыдала от счастья, а зазевавшийся шофер срезал угол и чуть не угодил в участок.

   Лишь протерев глаза, я понял, в чем дело.

   У мальчика на животе не было лотка с сахариновым ирисом, и мальчик не выл диким голосом:

   -- Посольские! Ява!! Мурсал!!! Газетатачкапрокатываетвсех!..

   Мальчик не вырывал из рук у другого мальчика скомканных лимонов и не лягал его ногами. У мальчика не было во рту папиросы. Мальчик не ругался скверными словами.

   Мальчик не входил в трамвай в живописных лохмотьях и, фальшиво бегая по сытым лицам спекулянтов, не гнусил:

   -- Пода-айте... Христа ради...

   Нет, граждане. Этот единственный, впервые встретившийся мне мальчик шел, степенно покачиваясь и не спеша, в прекрасной уютной шапке с наушниками, и на лице у него были написаны все добродетели, какие только могут быть у мальчика 11--12 лет.

   Нет, не мальчик это был. Это был чистой воды херувим в теплых перчатках и валенках. И на спине у херувима был р-а-н-е-ц, из которого торчал уголок измызганного задачника.

   Мальчик шел в школу 1-й степени у-ч-и-т-ь-с-я.

   Довольно. Точка.

IV.

Триллионер

   Отправился я к знакомым нэпманам. Надоело мне бывать у писателей. Богема хороша только у Мюрже -- красное вино, барышни... Московская же литературная богема угнетает.

   Придешь и -- или попросят сесть на ящик, а в ящике -- ржавые гвозди, или чаю нет, или чай есть, но сахару нет, или в соседней комнате хозяйка квартиры варит самогон и туда шмыгают какие-то люди с распухшими лицами, и сидишь, как на иголках, потому что боишься, что придут -- распухших арестовывать и тебя захватят, или (хуже всего) молодые поэты начнут свои стихи читать. Один, потом другой, потом третий... Словом -- нестерпимая обстановка.

   У нэпманов оказалось до чрезвычайности хорошо. Чай, лимон, печенье, горничная, всюду пахнет духами, серебряные ложки (примечание для испуганного иностранца: платоническое удовольствие), на пианино дочь играет Молитву девы, диван, "не хотите ли со сливками", никто стихов не читает и т. д.

   Единственное неудобство: в зеркальных отражениях маленькая дырка на твоих штанах превращается в дырищу величиной с чайное блюдечко, и приходится прикрывать ее ладонью, а чай мешать левой рукой. А хозяйка, очаровательно улыбаясь, говорил.

   -- Вы очень милый и интересный, но почему вы не купите себе новые брюки? А заодно и шапку...

   После этого "заодно" я подавился чаем и золотушная Молитва девы показалась мне данс макабром [Пляска смерти - аллегорический сюжет живописи и словесности Средневековья, представляющий собой один из вариантов европейской иконографии бренности человеческого бытия: персонифицированная Смерть ведёт к могиле пляшущих представителей всех слоёв общества - знать, духовенство, купцов, крестьян, мужчин, женщин, детей. (Примечание сканировщика)].

   Но прозвучал звонок и спас меня.

   Вошел некто, перед которым все побледнело и даже серебряные ложки съежились и сделались похожими на подержанное фражэ.

   На пальце у вошедшего сидело что-то, напоминающее крест на Храме Христа Спасителя на закате.

   -- Каратов девяносто... Не иначе как он его с короны снял, -- шепнул мне мой сосед -- поэт, человек, воспевающий в стихах драгоценные камни, но по своей жестокой бедности не имеющий понятия о том, что такое карат.

   По камню, от которого сыпались во все стороны разноцветные лучи, по тому, как на плечах у толстой жены вошедшего сидел рыжий палантин, по тому, как у вошедшего юрко бегали глаза, я догадался, что передо мной всем нэпманам -- нэпман, да еще, вероятно, из треста.