Куда там выперли! В партере, в ложах, в ярусах ни клочка места. Взоры сосредоточены на желтых сапогах Марселя. И Марсель, посылая партнеру сердитые взгляды, угрожает:

   Пощады не ждите,

   Она не прийд-е-е-т...

   Рокочущие низы.

   Солисты, посипев под гримом, прорезывают гремящую массу хора и медных. Ползет занавес. Свет. Сразу хочется бутербродов и курить. Первое -- невозможно, ибо для того, чтобы есть бутерброды, нужно зарабатывать миллиардов десять в месяц, второе -- мыслимо.

   У вешалок сквозняк, дымовая завеса. В фойе -- шаркание, гул, пахнет дешевыми духами. Зеленейшая тоска после папиросы.

   Все по-прежнему, как было пятьсот лет назад. За исключением, пожалуй, костюмов. Пиджачки сомнительные, френчи вытертые.

   Ишь ты, -- подумал я, наблюдая, -- публика та, да не та...

   И только что подумал, как увидал у входа в партер человека. Он был во фраке! Все, честь честью, было на месте. Ослепительный пластрон, давно заутюженные брюки, лакированные туфли и, наконец, сам фрак!

   Он не посрамил бы французской комедии. Первоначально так и подумал: не иностранец ли? От тех всего жди. Но оказался свой.

   Гораздо интереснее фрака было лицо его обладателя. Выражение унылой озабоченности портило расплывчатый лик москвича. В глазах его читалось совершенно явственно:

   -- Да-с, фрак. Выкуси. Ничто не имеет мне права слово сказать. Декрета насчет фраков нету.

   И, действительно, никто фрачника не трогал, и даже особенно острого любопытства он не возбуждал. И стоял он незыблемо, как скала, омываемая пиджачным и френчным потоком.

   Фрак этот до того меня заинтриговал, что я даже оперы не дослушал.

   В голове моей вопрос:

   Что должен означать фрак? Музейная ли это редкость в Москве среди френчей 1923 г., или фрачник представляет собой некий живой сигнал:

   -- Выкуси. Через полгода все оденемся во фраки.

   Вы думаете, что, может быть, это праздный вопрос? Не скажите...

VI.

Биомеханическая глава

Зови меня вандалом,

Я это имя заслужил.

   Признаюсь: прежде чем написать эти строки, я долго колебался. Боялся. Потом решил рискнуть.

   После того, как я убедился, что "Гугеноты" и "Риголетто" перестали меня развлекать, я резко кинулся на левый фронт. Причиной этому был И. Эренбург, написавший книгу "А все-таки она вертится", и двое длинноволосых московских футуристов, которые, появляясь ко мне ежедневно в течение недели, за вечерним чаем ругали меня "мещанином".

   Неприятно, когда это слово тычут в глаза, и я пошел, будь они прокляты! Пошел в театр Гитис на "Великодушного рогоносца" в постановке Мейерхольда.

   Дело вот в чем: я человек рабочий. Каждый миллион дается мне путем ночных бессонниц и дневной зверской беготни. Мои денежки как раз те самые, что носят название кровных. Театр для меня -- наслаждение, покой, развлечение, словом, все что угодно, кроме средства нажить новую хорошую неврастению, тем более что в Москве есть десятки возможностей нажить ее без затраты на театральные билеты.

   Я не И. Эренбург и не театральный мудрый критик, но судите сами:

   В общипанном, ободранном, сквозняковом театре вместо сцены -- дыра (занавеса, конечно, нету и следа). В глубине -- голая кирпичная стена с двумя гробовыми окнами.

   А перед стеной сооружение. По сравнению с ним проект Татлина может считаться образцом ясности и простоты. Какие-то клетки, наклонные плоскости, палки, дверки и колеса.