— Мы должны поторопиться, — тихо и тревожно сказал Джон. — Не знаю, сколько мы сможем ждать. Я просто чую шторм.

Он волновался, я волновался, мы все волновались. Но ему-то что — сиди и жди на суденышке. Никто не собирался вбивать ему голову в плечи или, привязав к ногам обломок скалы, бросать в воды Мексиканского залива.

— Вам нечего волноваться, — успокоил я его. Ему действительно не о чем было волноваться, чего нельзя было сказать обо мне. — Вернусь через полчаса.

Я сбросил плащ, затянул ворот и манжеты надетого под ним резинового костюма, приспособил на спине акваланг, затянул ремни, взял в одну руку маску, под мышкой второй зажал пальто, брюки и шляпу и осторожно ступил в резиновую лодку, спущенную командой на воду.

Эндрю сидел на корме этой непрочной штуковины и, когда я устроился поудобнее, отпустил планшир «Матапана». Волны быстро погнали нас под темной массой платформы, а Эндрю по мере нашего продвижения травил веревку — грести на резиновой лодке в такую волну достаточно трудно, а против волны — почти невозможно. В сто раз легче будет добраться до «Матапана», подтягивая лодку за веревку.

По моей команде, произнесенной шепотом, Эндрю закрепил веревку и развернул лодку. Мы подошли вплотную к борту танкера, но все еще находились в глубокой тени — танкер покачивался рядом с массивными опорами, но платформа нависала над ним и соответственно над нами на добрый десяток футов, и потому падавший под углом свет прожектора крана на колодезной палубе лишь слегка освещал дальнюю часть верхней палубы танкера. Все остальное судно находилось в тени, за исключением части полубака, освещаемой узкой полоской света, падавшей через прямоугольное отверстие в платформе. Через это отверстие были спущены вертикальные сходни в виде нескольких пролетов металлических ступеней, эти сходни, как я предположил, могли опускаться и подниматься при отливе и приливе.

Казалось, все это сделано специально для меня.

Судно сидело низко, и его планшир находился на уровне моей груди. Я достал из кармана пальто фонарик, забрался на борт и двинулся вперед в полной темноте. Не горели даже навигационные и якорные огни — их заменяли елочные гирлянды огней на нефтяной вышке. Легкий свет был только на корме, где располагались каюты и надстройки.

На приподнятый полубак село несколько скользящих дверей. Я отдраил одну и, дождавшись, когда судно, качнувшись, поможет мне, слегка приоткрыл ее так, чтобы пролезли рука, голова и фонарик. Бочки, банки с краской, канаты, доски, тяжелые цепи... — что-то вроде каптерки боцмана. Для меня здесь ничего интересного не было. Я закрыл дверь и задраил ее.

Тогда я двинулся мимо нефтяных танков на корму. Здесь была масса приподнятых люков с огромными задвижками, торчавшими в разные стороны, вдоль и поперек шли трубы различных размеров и на разной высоте, вентили, огромные механизмы для их открывания и отвратительные вентиляторы — мне кажется, я их все пересчитал своей головой, коленями и голенями. Это было все равно что пробивать путь в девственных джунглях. Металлических девственных джунглях.

На корме тоже не оказалось ничего интересного для меня. Большую часть палубы и надстройки занимали каюты. Один огромный люк был застеклен, и я посветил внутрь фонариком. Двигатели. Итак, этот люк исключался, да и вся верхняя палуба тоже.

Эндрю терпеливо ждал меня в лодке. Я скорее почувствовал, нежели увидел его вопрошающий взгляд и отрицательно покачал головой.