Их было полно.

Ровно через сутки я забрался в спортивную машину, в которой оставили ключи от зажигания. Машина стояла ярдах в 400 от ворот виллы генерала. Это был «шевроле‑корвет». Такую же машину я угнал днем раньше, когда захватил Мери Рутвен в заложницы.

От вчерашнего дождя не осталось и следа – на голубом небе весь день не появилось ни облачка. А для меня это был очень длинный день. Я лежал в одежде, прикованный наручниками к железной кровати целых двенадцать часов, а температура в выходящей на юг комнате с закрытым окном поднималась до ста градусов но Фаренгейту в тени. Жара и дремотное бездействие – это как раз то, что нужно галапагосской черепахе. Это сделало меня таким же вялым, каким становится подстреленный кролик. Меня продержали в комнате весь день. Яблонски приносил мне пищу, а сразу после обеда он привел меня к генералу, Вайленду и Ройалу, чтобы они могли убедиться в том, какой он хороший сторож и что я относительно здоров. Именно относительно: для усиления эффекта я в два раза сильнее хромал и залепил пластырем подбородок и щеку.

Ройал не нуждался в таких средствах, чтобы показать, что побывал в переделке. Сомневаюсь, что промышленность выпускает пластырь такой ширины, чтобы закрыть им синяк на его лбу. Его левый глаз отливал таким же сине‑фиолетовым цветом, что и синяк, и полностью закрылся. Да, хорошо я поработал, но так же хорошо я знал, что, хотя его взгляд снова стал пустым и отрешенным, он не успокоится, пока не поработает надо мной еще лучше. И навсегда.

Ночной воздух отдавал прохладой и морем. Я опустил складной верх и поехал на юг, откинувшись на сиденье и подставив для прочистки мозгов лицо под набегающий поток воздуха. Не только жара затуманила мне голову – я так много спал в этот влажный и жаркий денек, что теперь расплачивался за это.

Но, с другой стороны, мне не придется много спать этой ночью. Раз или два я вспомнил о Яблонски, этом огромном улыбчивом человеке с желтовато‑смуглым лицом и обаятельной широкой улыбкой, сидевшем в своей комнате и усердно и торжественно охранявшем мою пустую спальню со всеми тремя ключами в кармане; Я нащупал в своем кармане дубликаты ключей, которые Яблонски сделал утром, прогулявшись в Марбл‑Спрингз. Да, сегодня утром у него было много дел.

Но я выбросил мысли о Яблонски из головы – он может позаботиться о себе лучше, чем кто‑либо другой. Меня самого сегодня ночью ждало много неприятностей.

Последние лучи ярко‑красного заката исчезли с напоминавших красное вино вод Мексиканского залива на западе, и на высоком небе высыпали звезды, когда я увидел зеленый огонек справа от шоссе. Я проехал мимо него, затем мимо второго, а около третьего резко повернул направо к маленькому каменному причалу, потушив фары еще до того, как подъехал к стоявшему неподвижно около причала крупному мужчине с крохотным фонариком в руке.

Он взял меня за руку – ему пришлось сделать это, поскольку я ничего не видел, ослепленный фарами «корвета», – и, не говоря ни слова, повел вниз по деревянной лестнице через плавучий причал к чему‑то темному, длинному, что мягко покачивалось на волнах. Теперь я видел уже лучше, поэтому смог ухватиться за опору и спрыгнуть на суденышко без посторонней помощи. Меня встретил маленький коренастый мужчина:

– Мистер Толбот?

– Да. А вы капитан Займис?

– Джон, – маленький человечек хихикнул и пояснил с мелодичным акцентом:

– Мои ребята смеются надо мной. «Капитан Займис, – говорят они, – как поживает сегодня „Куин Мери“ или „Юнайтед Стейтс“?...» Типичные современные дети. – Он вздохнул с притворной печалью.