Но как бы то ни было, мне удалось уцепиться кончиками пальцев за решетку и заползти на площадку.

Ларри был уже близко. Он махнул фонариком, и я понял его: отошел к краю, пройдя мимо маленькой кабинки в углу, и стал ждать.

Медленно и аккуратно, не спуская с меня глаз, Ларри забрался на площадку и выпрямился. Я медленно попятился. Справа едва различался огромный стеллаж для труб, слева – край площадки без какого‑либо ограждения. Я остановился. Площадка, похоже, шла вокруг всей буровой вышки, и Ларри устроило бы спихнуть меня или свалить пулей 45‑го калибра с северной стороны с высоты 150 футов прямо в море.

Ларри подошел поближе. Фонарик он выключил. Неподвижно закрепленный около кабинки фонарь не освещал нижнюю часть тела, но его света хватало, а Ларри не хотел, чтобы кто‑нибудь заметил свет фонарика, хотя это было маловероятным, и задался вопросом – что делает какой‑то сумасшедший на площадке при таком ураганном ветре и остановленных работах.

Ларри остановился в трех футах от меня. Он тяжело дышал и по‑волчьи скалил зубы:

– Иди дальше, Толбот!

Я покачал головой:

– Дальше не пойду! – Я почти не слышал его и ответил чисто автоматически, потому что увидел то, что заставило меня похолодеть. Еще в радиорубке я подумал, что Мери Рутвен прикидывается, и сейчас точно знал, что не ошибся. Она не теряла сознания и пошла вслед за нами – показавшаяся над краем площадки голова с тяжелыми косами снимала все сомнения.

«Дурочка, – подумал я, – чокнутая маленькая дурочка». Я не думал о том, какой смелости требовал этот подъем в такую кошмарную ночь, не думал о той надежде, которую дарил мне ее поступок. Я чувствовал лишь горечь, обиду, отчаяние, но более всего – растущее убеждение, что Мери – конец.

– Иди дальше! – снова прокричал Ларри.

– Чтобы ты столкнул меня в море? Нет уж!

– Повернись спиной!

– Чтобы ты врезал мне пистолетом по голове, и меня потом нашли на палубе и даже не подумали о нечестной игре?

Мери была уже в двух футах от него.

– Не выйдет, Ларри. Посвети мне на плечо, на левое плечо. – Вспыхнул фонарик, и я снова услышал хихиканье маньяка:

– Значит, я все‑таки попал в тебя, Толбот?

– Попал.

Теперь Мери стояла прямо за его спиной. Раньше я наблюдал за ней краешком глаза, но теперь посмотрел через плечо Ларри прямо на нее с надеждой.

– Попробуй еще раз, полицейская собака, – засмеялся Ларри. Второй раз у тебя это не получится.

Схвати его за шею или за ноги, молил я. Или набрось ему пальто на голову, но не надо, не надо, не надо хватать его за руку.

Она схватила его руку, державшую пистолет. Она зашла справа и схватила его за запястье.

Некоторое время Ларри стоял как вкопанный. Отпрыгни, повернись или двинься он, и я налетел бы на него, как товарняк, но от неожиданности он окаменел. Рука с пистолетом тоже окаменела – пистолет смотрел прямо на меня. И целился он мне в сердце.

Затем Ларри свирепо схватился за запястье правой руки Мери левой рукой, дернул левую руку вверх, правую – вниз и освободил свою руку с пистолетом. Он немного сместился влево, прижал Мери к стеллажу для труб и начал выкручивать ей руку – он уже знал, с кем борется. Волчий оскал вновь появился на его лице. Все это время он не сводил с меня своих угольно‑черных глаз и держал на прицеле.

Они боролись секунд пять, может, десять. Страх и отчаяние придали Мери силы, которых она не нашла бы в себе в обычной обстановке, но Ларри тоже был в отчаянии, и у него было больше сил.