Раньше она часто ездила по этой дороге, но не в последние несколько лет, поэтому память у нее несколько потускнела. Дважды она заблудилась в запутанных дорожных переплетениях и тупиках, возвращаясь на одно и то же место; день клонился к вечеру, тени удлинялись и темнели, когда она, наконец, добралась до места, которое когда-то называла своим домом.

А называла? Опять — ощущение дежа вю. Она узнала этот дом, но никак не могла полностью ассоциировать его с реальностью ее прошлого. Быть может, она только мечтала о том, чтобы жить здесь; возможно, она воспользовалась чьими-то чужими воспоминаниями и приняла их по ошибке за свои.

Хейзингер был прав. Люди меняются.

Альберт изменился, в этом не было сомнений. Она хорошо помнила его грубую браваду перед свадьбой, нечто вроде утверждения своего главенства, что намекало на силу его желания. Конечно, ничего подобного на самом деле не было — это попросту показатель того, что навсегда испорченный ребенок хочет обладать тем, что привлекло его внимание в данный момент. Но она хотела того, чтобы он был властным, она нуждалась в чувстве принадлежности кому-то. К несчастью, его побуждения или инстинкты, или страсть коллекционера, — возможно, так оно и было — оказались только временным явлением. Дети устают от игрушек, даже привлекательных, особенно когда обладание ими требует определенной ответственности. Вскоре Альберт вернулся к своей обычной модели поведения интроверта, и это стало главным фактором, приведшим к их отдалению друг от друга и разводу. Но и она изменилась тоже. По мере того как отчужденность Альберта возрастала, ее собственная склонность к общению увеличивалась. Во время их супружества она была робкой, скованной одиночкой, неуверенной в своих способностях вести ежедневные контакты с миром бизнеса и даже сомневающейся в своей сексуальности. Начиная с ее подросткового возраста и позднее, мужчины находили Кей привлекательной, но сама себя она воспринимала как гадкого утенка. Более того, она никогда сознательно не стремилась стать лебедем.

И, как это ни забавно, именно Альберт Кейн — пробудил ее. Физическая близость, от которой он, как видно, быстро устал, сделала ее уверенной в себе и нуждающейся в удовлетворении.

Но Альберт не реагировал. Его требования к ней уменьшались; может, она так бы и осталась гадким утенком, потому что его образ жизни не предлагал ей и даже не ждал от нее чего-то лебединого. И не было нужды ей — ухоженной, модно одетой — вести себя как совершенно искусственное порождение — движения за освобождение женщин.

Однако Кей упорно создавала именно такой свой образ. Ускоренные уроки, которые она брала со скуки, привели к тому, что она стала заниматься, наряду с моделированием одежды, скульптурной лепкой, и результатом этих занятий стала ее профессия.

Дальнейшее было неизбежным. От лепки до нелепости всего один простой шаг. Или один непростой год. Развод, когда до него дошло дело, был полюбовным — именно это слово употреблял Альберт; ему всегда удавалось найти хорошее слово для плохого дела — и вот они пошли разными путями.

Ее путь был непростым, но за последние несколько лет он привел ее, шаг за шагом, к эмоциональной зрелости. Кей знала об этом и была уверена в себе и спокойна.

А теперь она понимает, что удивлена. Каким образом Альберт ушел из жизни?

Этот вопрос встал перед ней, когда она открыла входную дверь и вошла в гостиную.

Более точно — более экзотично — в нарастающей темноте встал перед ней и ответ. Из окна позади нее последние красные лучи заходящего солнца испещряли пятнами выпуклые глаза и рычащие пасти масок, висящий на стенах.

Какое-то мгновение она стояла пораженная, но она не испугалась того, что увидела; сморщенная голова, покачивающаяся в полутьме и скрюченные фигурки в китайском кабинете, не вызывали чувства ужаса.

Это были игрушки, а не страшилки — что-то вроде тех вещиц, которые маленькие мальчики заказывают по почте из рекламных объявлений на последних страницах комиксов.