|
- Ма, а ты врача звала? - В первый день. Он спросил, хочу ли я отправить его в больницу. Я не захотела. Никогда ведь не знаешь... Малыша Луи окружили куры, такие же длинноногие, как те, которые копошились в этом дворе, когда он еще был малышом. Старуха отжала тряпки и, насилу выпрямившись, похожая на изношенный механизм, направилась к дому. - Ты сытый? - спросила она. - Нет. - Где лежит хлеб, ты знаешь. А в шкафу соленая рыбешка. Нигде с такой остротой не ощущаешь бедность, как в этой хибаре, хотя она и была окружена виноградниками с набухшими гроздьями. Все ставни были закрыты, некоторые даже заколочены - так здесь боялись света. Котята, смахивающие на больших крыс, разбежались при появлении Малыша. - Сестру-то хоть видел? - Давненько. - Чем ты занимаешься, я не спрашиваю. Путного от тебя не дождешься. Малыш Луи ничего не ответил, но ему сразу стало не по себе. Еду он приготовил сам. Он не помнил, чтобы здесь, как у других, садились за стол вместе; в этом доме, где каждый гнул свое, так ненавидели друг друга, что, слушая скандалы, можно было принять его обитателей за умалишенных. Ссоры и сейчас было не избежать. А из-за чего? Это даже трудно объяснить. Старуха бросила такую фразу: - Подумать только, как это ты унюхал! - Что унюхал? - Да что Дютто помирает. Тебя сразу же принесло, да только ты прикидываешься, что денег тебе не надо. - Поверь, я... - А я знаю тебя как облупленного. Как заведутся у меня гроши, так ты тут как тут и станешь мне опять грозить, как делывал в четырнадцать лет. У нее была удивительная память на такого рода вещи. Она не забывала ни одного проступка сына, помнила даже, когда это произошло, дату, погоду, все мелочи. История, о которой она вспомнила, могла показаться и драматической и забавной. В то время в Тулоне начали крутить первые американские фильмы, и Малыш Луи добирался в город, цепляясь за кузов грузовиков. Он и его товарищи только и знали, что играть в бандитов, и каждый таскал в кармане черную тряпку, которая могла сойти за маску. И вот однажды Луи полусерьезно-полушутя появился в такой маске у матери в комнате, когда та одевалась, и приказал: - Гони пять франков! Пять франков, или стрелять буду. У него был всего лишь игрушечный пистолет "Эврика". А она ему припомнила эту историю десять лет спустя. - Как только подумаю, что твой бедный отец отгрохает, бывало, девять или десять часов в шахте, а потом даже в кабачок не зайдет... Просто диву даюсь, как от него пошло такое семя! Луи засвистел. Мать рассвирепела. Через открытую дверь виден был Дютто на кровати, с глазами, устремленными в потолок, и такими же застывшими чертами, как у старика с каменным лицом в Ницце. Может быть, ему что-нибудь нужно? Вполне вероятно. Но как это узнать? Он же не в силах ни двигаться, ни говорить. - До чего вредный, сволочь! - продолжала она. - Двадцать лет держал меня в служанках, да еще такое вытворял, что и сказать срамно. А теперь вот собрался на тот свет, а мне ни гроша не оставил. И как мне теперь жить, такой старой? Ведь я еле-еле из колодца ведро вытягиваю. А от такого сыночка, как ты, какой прок, коли никогда не знаешь, в тюрьме он или на свободе. |
