|
Он выпил кофе с двумя рогаликами, но потом так никогда и не вспомнил, в каком это было баре. Он сумел только ответить на вопрос присяжных, что из внутреннего помещения несло столярным клеем и что хозяин был насупленный коренастый брюнет. Почему бы ему не дать телеграмму Констанс? Он подошел к вокзальному телеграфу и стал прилежно выводить буквы, делая немало ошибок: ведь Малыш Луи не окончил школы. "Вынужден ненадолго уехать делам вернусь через три дня Луи". Когда его потом, на суде, спросили, не заметил ли он чего-нибудь необычного, и он ответил, что нет, председатель торжествующе заявил: странно, что подсудимый не обратил внимания на непредвиденную восьмиминутную остановку, происшедшую из-за аварии за первым поворотом после Сент-Максима. Его это ничуть не поразило. Как раз в те минуты он зачитался в газете продолжением романа, начала которого не знал и никогда не узнал конца. Он и не глядя в окна инстинктивно почувствовал, что находится в Каркеране. Ла-Фарле был отсюда недалеко, на полпути между Каркераном и Ле-Праде, по правую руку, там, где, проходя по засушливой равнине, видишь только темную зелень виноградников на красноватой земле да еще время от времени попадается хибарка, которая в раскаленном зноем воздухе кажется мухой, попавшей в сироп. Дом старого Дютто, иначе говоря - дом его матери, стоял на отшибе, и он пошел кратчайшим путем, по тропинке, окаймленной тростником, где трещали цикады. Он издали узнал человека, с которым когда-то был знаком по школе: кряжистый малый, уже располневший, проехал мимо него на телеге. Малыш Луи не поздоровался с ним, а тот либо его не заметил, либо, задремав под стук колес, принял за обычного прохожего. Нужно было пересечь еще один виноградник. Как всегда, он подошел к дому со двора. Следовало соблюдать осторожность: перед тем как войти - разведать, в каком настроении Дютто. Над лоханью склонилась знакомая фигура. Черная крестьянская юбка с подоткнутым подолом. Ниже колен красные тесемки, которыми подвязаны чулки. - Ма... - окликнул он. Женщина обернулась, прищурив от солнца глаза, и сразу спросила: - Зачем явился? - Ни за чем. Просто так. Пришел проведать тебя. - Подумать только, в такой час... Она позволила сыну поцеловать себя в лоб, но по-прежнему смотрела на него недоверчиво: - Бьюсь об заклад, ты опять что-то натворил. - Да нет же! Просто был поблизости и подумал... - Ты, верно, подумал, что можно будет перехватить у меня сотню. Самое времечко! Дютто, кажись, вот-вот отдаст богу душу, а я так и не узнала, составил ли он завещание. Такой подлюга... - А где он? - В доме. Можешь заглянуть в окно. - А он не разорется? - Да что ты! Ему нынче и рта не раскрыть. Луи приоткрыл окно. Как раз напротив на высокой деревенской кровати лежал старик с открытыми глазами и слюнявым ртом, а вокруг его головы вился рой синих мух. В комнате стоял отвратительный запах, как от прокисшего молока. - Не бойсь! Он тебя даже не узнает. Он уже десять дней все равно как живой труп. У нее всегда был визгливый голос, и будь Дютто в сознании, он все бы услышал. - Ма, а ты врача звала? - В первый день. Он спросил, хочу ли я отправить его в больницу. |
