Он аккуратно посадил буксир в узкий колодец, подумав, что Роб Мак‑Джи сделал бы это еще более умело. Служители в белых халатах быстро взошли на борт, внимательно прислушиваясь к предупредительным сигналам своих наручных счетчиков Гейгера. Они вынесли безжизненные тела, которые Дженкинс с трудом расположил в крохотных кабинах и узких трюмах.

Высокий чернобородый человек с острым взглядом – доктор Ворринджер – ожидал в реанимационном отделении с белыми стенами. Ник понимал, что доктор был огорчен своим поражением в долгой борьбе за иммунитет человека к радиации.

– Они работали с сити? – спросил Ворринджер, глядя на ряд неподвижных тел, накрытых простынями, на белых кроватях. – Напоролись на тучу сити‑пыли, да? И какой‑то паникер взорвал аметиновую бомбу?

Дженкинс медленно кивнул. Он ничего не сказал о Лазарини и неизвестных налетчиках. Одного только намека на случившееся могло оказаться достаточно, чтобы нарушить шаткий мир Мандата. Он был искушенным политиком, но хотел как‑то защитить дядю и его корпорацию.

Дженкинс называл имена пострадавших медсестре, которая выписывала им карточки, и наблюдал, как Ворринджер быстро ощупывал больных, прослушивал их через стетоскоп и хмуро заглядывал в зрачки через блестящий офтальмоскоп. Медсестры, не спеша, брали образцы тканей, делали анализы крови, готовили капельницы. Дженкинс подошел к бородачу и хрипло прошептал:

– Они будут жить?

– Анализы покажут. Ворринджер резко повернулся к нему: – А вы сами какую дозу получили?

– Индикатор показывал черное. – Дженкинс облизнул губы и с надеждой добавил: – Может, он был неисправен. Сначала меня тошнило, но теперь я чувствую себя нормально.

– Это ничего не значит, – отрезал бородач. – При поражениях пятой степени все чувствуют себя прекрасно, пока не потеряют сознание. Раздевайтесь, посмотрим.

У Дженкинса не было времени на лечение. Он даже не имел права умереть. Предатель Лазарини и неизвестные силы, поддерживающие его, готовятся распространить смертельный яд сити‑войны по всему миру, и только незаконченный передатчик Бранда на пораженной Фридонии мог остановить их.

Какое‑то мгновение он стоял, уставившись на бескровные тела людей, лежащих на койках так странно неподвижно. Дженкинс надеялся, что Ворринджер сможет вылечить их, чтобы они успели закончить генератор и запустить передатчик, – конечно, если смогут найти восемьдесят тонн драгоценного кондюллоя.

Но если Ворринджеру не удастся…

– Раздевайтесь, – повторил врач. – Покажите горло.

Дженкинс покорно разделся, лег, слегка дрожа, на узкую жесткую койку и укрылся тонкой простыней. Ворринджер ощупывал его, выслушивал грудь, осматривал горло и исследовал зрачки с помощью яркого луча маленького фонарика.

Одна медсестра наполнила шприц его темной кровью, другая протерла ему грудь холодным антисептиком и покрыла кожу бесцветной жидкостью, которая медленно приобретала окраску его тела. Когда они ушли, он сел и с волнением обратился к Ворринджеру:

– Ну что, доктор?

– Лечь! – рявкнул то. – Надо подождать результаты анализов, хотя мазь уже показывает, что вы хватили достаточно. Я поставлю вам капельницу. Иногда это помогает, но не следует ожидать многого.

Дженкинс неохотно лег. Он почувствовал жало иглы в руке и лежал час, наблюдая, как бледно‑желтая жидкость капля за каплей проникает ему в кровь. Ему было холодно и немного подташнивало. Он был рад, когда сестра вытащила иглу и разрешила одеться.

Затем Дженкинс бесцельно бродил между кроватями, где лежали два гиганта Дрейка, длинный Андерс, малыш Роб Мак‑Джи и другие, спящие в аметиновой коме. Он содрогался при мысли о том, что скажет молодым женам Рика Дрейка и Андерса, друзьям старого Джима Дрейка и Мак‑Джи.