В ожидании Ворринджера Дженкинс тяжело опустился на кушетку. Ему слегка нездоровилось после внутривенного вливания, и усталость валила его с ног. Он пытался продумать свои действия в период лечения коллег‑инженеров, но отяжелевший мозг отказывался работать.

– Мистер Дженкинс, – должно быть он уснул, так как сестра тормошила его. – Доктор хочет видеть вас.

Ворринджер сидел за огромным никелированным столом в сверкающей приемной. Он кивком пригласил Ника сесть, отложил офтальмоскоп и устало потянулся. Его черные глаза неотрывно глядели на Дженкинса с глубоким сочувствием.

– Они умрут? – Дженкинс взволнованно кивнул в сторону реанимационной палаты. – Все?

Бородатый врач неторопливо надел очки в тяжелой оправе и нахмурился.

– Анализы кожи и крови показывают радиационные ожоги пятой степени. Это означает смерть через восемь‑двенадцать дней в зависимости от сопротивляемости и чувствительности организма.

Дженкинс вцепился в ручки кресла.

– Но вы же лечите их. Это что – не поможет?

– Этого не достаточно, – Ворринджер сдвинул брови. – Без лечения вы бы все не протянули и недели.

Дженкинс попытался сглотнуть сухой комок:

– А я?

– Счетчики редко ошибаются, мистер Дженкинс. Ваши анализы показывают ту же самую степень поражения.

Темные глаза Ворринджера, казалось, излучали злость на каприз людей, желающих усмирить сити.

– Однако, – добавил он, – вам повезло немного больше, чем остальным. У вас есть один шанс из десяти на выздоровление.

Наклонившись вперед, Дженкинс облизнул губы и внимательно слушал.

– Никаких гарантий, мистер Дженкинс, – Ворринджер отрицательно покачал голой. – Я экспериментировал в области радиационной терапии: сильные поражения интенсивными частотами. Иногда это стимулирует перерождение пораженных тканей. Но чаще всего это ускоряет общее разрушение организма. Результат пока что непредсказуем.

Он поднял глаза на Ника.

– Большинство пораженных пятой степени охотно идут на этот риск.

Дженкинс облизнул пересохшие губы.

– Но я не могу, – хрипло прошептал он. – «Мне нужны эти восемь‑двенадцать дней.

Ворринджер резко бросил:

– Не говорите глупостей, мистер Дженкинс. Вы рискуете только неделей. В случае же удачи вы останетесь жить. Игра стоит свеч.

Дженкинс выпрямился в кресле, борясь с оцепенением, которое постепенно захватывало его.

– Мне нужна эта неделя, – слабо пробормотал он. – Мне важен каждый день. Мы не закончили работу на Фридонии. Я должен продолжить ее, пока другие инженеры не смогут сменить меня.

Ворринджер опять грозно нахмурился.

– Какая работа может быть важнее жизни?

Дженкинс молчал, слишком долго было рассказывать Ворринджеру, несколько ему было важно найти восемьдесят тонн кондюллоя. Если бы он смог достать этот металл к моменту, когда другие будут выведены из комы, передатчик Бранда мог быть запущен прежде, чем война смете целые народы. Ник сглотнул и спросил:

– Сколько у меня есть времени?

– Уладить свои дела? – Ворринджер испытующе посмотрел на него. – При облучении, которое вы получили, вы будете способны на среднюю активность в течение четырех‑шести дней.

Дженкинс тяжело опустился в кресло с невысказанным протестом. Этого было мало! Он уставился на бородача, оцепенев от отчаяния.

Исчезновение ракет и оборудования с Фридонии, измена Лазарини представлялись его уставшему мозгу своего рода сити‑шоком, поразившем все человечество. Люди еще не ощутили его, как и его собственный организм. Но час смерти уже пробил.